Читать книгу - "Механист - Вадим Вознесенский"

А насчет смерти — избегать стоило лишь способов, недостойных Бессмертия. И только в горах можно было понять, что это такое.

— Ты часто бывал на той стороне?

Венедис шла легко, а механист уже потихоньку мучился одышкой, потому отвечал еще более, чем всегда, односложно:

— Случалось…

— Далеко?

Вик покачал головой. По своим механистским интересам он ходил на юго-запад, за Златоуст, в полузаброшенный городок Трехгорный, к слову, жили там не совсем люди. Чуть ближе по маршруту имелись еще несколько интересных и безымянных древних развалин, затерявшихся в краю больших заболоченных озер. Имена тех мест давно уже были вымараны из памяти, но механист их все-таки узнал — вполне, казалось бы, обычные на слух и незатейливые по смыслу имена городов Озерный и Снежный. Но было там в самом деле нехорошо — после прогулок механист всегда, разгоняя скверну, отпаивался мыльным щелоком, настоянным на березовой золе. Иногда даже приходилось вылеживаться и чиститься около недели.

А вообще Старьевщику хватало расположенных недалеко от Качканара и пользующихся дурной славой старинных руин под названием Лесные. Про Лесные бытовало множество жутких легенд, но все больше потому, что находились они рядом — на этой стороне, практически в Приграничье. Однако, по сравнению с тем же Озерным, в Лесных преобладали тишь да благодать.

Моисей же выбирался на запад чуть выше на север от того места — там было спокойнее, почти не встречались твари, и корысть у неприкаянных была другая — соль. Приграничники сначала надоедали набегами на западных дикарей, промышлявших солеварнями на местах довоенных шахт, а после начали обходиться почти мирной торговлей. Продвигались и глубже на Запад — для разведки. В одной такой ходке из любопытства участвовал Старьевщик. Через неделю пути по вполне нормальной местности отряд вышел на сгоревшую землю — лес там рос какой-то чужой, неправильный, и чувства видоки испытали неприятные. Отряд попытался обойти аномалию, а потом вхолостую повернул назад. Имелись и другие нахоженные маршруты, опасные, но прибыльные — даже похлеще соли. Да только паханств в Приграничье было больше, чем одно, и вопросы влияния решались лишь на очень серьезных сходках.

Из известных Старьевщику людей по-настоящему далеко довелось побывать только учителю. Дрея Палыча занесло почти на другой конец света — сюда, за Каменный Пояс. Учитель пришел с обжитого запада, лежавшего позади или посреди Пустоши, но о своем прошлом рассказывал редко, отрывочно и только Вику. С его слов Старьевщик знал, что живут там отнюдь не песьеголовцы или зеленые гоблины. Не только они.

— И как там?

Своими вопросами Венди заставляла усомниться в том, что сама явилась с той стороны. Впрочем, Вик мог изначально ошибаться, но едва уловимый мягкий акцент, особенности творимых заклинаний, незнание азбучных истин мешали отнести девушку и к восточному населению.

— По-всякому…

— Люди есть?

А где их нет — людей? Зверь уходит — летом на плоскогорье, где сытнее, зимой в лес — там тепло. Не приживется зверь в одном месте — откочует в другое, для зверя везде — дом родной и берлога с удобствами.

С людьми все не так. Человек сначала отвоевывает у природы, а потом врастает печенками в землю. Спали его жилище, вытрави ядом посевы, убей скотину, разрушь, втопчи, оскверни храм, а человек, упрямая тварь, если сдуру останется жив, вернется и снова усядется посреди пепелища — не согнать. Отстроится кособоко, возделает чахлые ростки и будет давиться смертельными испарениями — а куда идти? Здесь, тра-ля-ля, значит, наши отцы да деды испокон…

Живучее человек создание и приспосабливается — что таракан.

— Встречаются.

— А на каком языке говорят?

Вот те на. Народы на разных языках разговаривают, перемешалось ведь все — мама, не горюй. Глубже, например, на восток люди общались на цокающей тарабарщине, но и их, если припрет, можно было моя-твоя-понимай при помощи примитивного «маймачинского» и на пальцах. На западе вроде бы дело обстояло аналогично.

— Понять можно.

— Вот и ладно.

Палыч ведь внятно изъяснялся — хоть других наставляй. Черт возьми, Вик только сейчас обратил внимание — в говоре учителя тоже присутствовали такие же мягкие нотки, как у спутницы. Так откуда она тогда взялась, скажите на милость?

Сдавило в груди — то ли из-за одышки, то ли от воспоминаний. Дядя Дрей, Дрей Палыч, потом почти панибратски — Палыч. Наткнулся в своих странствиях на замкнутого беглого янычаренка, приблизил к себе, не отвернулся, да и сам осел, кузни-мельницы, почти человеком сделал. Почти — потому что механистом.

И гадай — зачем. Знания хотел оставить или отцовскую любовь разделить. Иногда казалось, когда науку кулаками вколачивал, что нужна ему была копилка для информации, бездушный автомат. Но все-таки больше по-родительски относился, хоть и сыном ни разу не назвал.

Имелись ли у Палыча в прежней жизни жена, дети, Вик не знал. Даже относительно возраста своего наставника пребывал в неведении — не годился Дрей в старики, только волосами был седой как лунь. Но доподлинно известно, причем это даже закупоренной механистской душой ощущалось, — прошел учитель через Любовь, прокатилась она по нему коваными колесами судьбы и ни одного живого нерва не оставила. Звал Ее, бывало, по ночам. Вик уже в детстве смекнул, что беда дяди Дрея с Зелеными Небесами связана. Не понимал только тогда, отчего зеленый для многих — цвет смерти.

А потом, когда картина более-менее сложилась из обрывков откровений учителя, для себя определил — скорбная история. Тягостное прошлое. Если правда или если все понял правильно.

Старьевщик думал когда-нибудь поведать миру про то, что случилось с Палычем. Как это представлял. Или даже попросить кого-нибудь, да хотя бы Моисеева Менестреля, сложить песню. Не для славы и ублажения слуха обывателей, а просто чтобы услышали, как было на самом деле. Может, на западе и ходили какие сказания, но сюда их молва пока не доносила.

Вик в угрюмом тюремном одиночестве пытался сам кувыркать слова, но ничего из этого не выходило. Или сырой забой оказался не лучшим местом для вдохновения, или все же не механиста занятие — изливать душу музыкой. Дальше названия процесс не пошел, хотя получилось оно грустное, на взгляд Старьевщика, и романтическое — «Танцевавшая с ветром» — самое то для красивой баллады.

Статутная княгиня вышагивала впереди, а ветер подхватывал снег у ее ног, и солнце искрилось на кружащихся кристалликах льда. Старьевщик горько усмехнулся, наблюдая, как зад спутницы грациозно вихляет в такт шагам, а ладони манерно отмахивают маятником — вправо-влево. Девчонка. В горы надо брать посох с окованной острой пяткой или, на худой конец, палку помассивнее, как это сделал он сам. Или, может быть, именно коряжина в руках мешает механисту так резво прыгать с камня на камень по курумнику?

Статутная княгиня в сверкающей снежной пыли. Интересно, могла ли она быть похожей на ту женщину из не начатой еще баллады? Танцевавшую и совершившую деяние, по сути своей, божественное?