Читать книгу - "Кремень и зеркало - Джон Краули"

Черт его знает, почему: юноша был совсем один, тощий и наверняка перепуганный. Она подала ему знак подойти ближе. Он подошел на пару шагов. Полог за его спиной упал, и парень вздрогнул.

– Садись, – велела Гранья и указала ему на табурет. Странное дело, но парень еще ни разу не моргнул с той секунды, как показался в проеме палатки. И все же было такое чувство, что на самом деле он не боится. – Ты знаешь, кто я? – спросила она. – Знаю. Ваше имя знают все, по всему побережью.

– А вот я твоего не знаю. Просветишь меня?

– Я – Кормак.

Гранья помолчала, но продолжения не дождалась.

– Кормаков много, – заметила она, с интересом наблюдая, как юноша вертит головой и зыркает по сторонам, точно ждет подмоги или ищет, как бы половчее сбежать. Маленькими щипчиками она выхватила из жаровни уголек и зажгла трубку. Кормак так уставился на нее, что Гранья не выдержала и рассмеялась. Глубоко затянувшись, она выпустила облачко сизого дыма.

– Этот захватчик земель, Рэли, думает, будто он первым начал курить трубку с американским листом. Но турки давно уже этому научились – от португальцев, побывавших в Бразилии.

– Я из голуэйских Берков, – сказал Кормак. – Кормак Берк, так меня звать.

– Ну и ну! Значит, Берк? А из какой семьи, какого септа?

От этого вопроса – на который, по мнению сидящей перед ним женщины, наверняка было очень легко ответить, – у Кормака перехватило горло.

– Из Кланрикардов, – с трудом выдавил он.

– Неужто графский сынок? – Гранья вытаращила глаза и отложила трубку.

Кормак понял, что не сможет ничего скрыть.

– Да, – подтвердил он. – Сын графа Ричарда, но не от его законной жены.

На это Гранья ничего не сказала, но выражение лица ее изменилось. Она окинула Кормака взглядом с головы до пят. – Судя по одежке, ты – священник, – заметила она. – И знаешь грамоту.

– Не священник. Я только прислуживал в аббатстве.

– В каком именно?

– В августинском. В Морриске, или Мурраске, не знаю точно, как называлась та деревня. Мне это было без разницы.

Услыхав это, королева пиратов внезапно подобрела, хлопнула в ладоши и расцвела улыбкой:

– Да что ты говоришь! Наша семья всегда поддерживала это аббатство! – воскликнула она. – Много веков! Она встала и оказалась выше его ростом, а из-за огромных, тяжелых юбок – еще и куда шире. То ли тихий вскрик, то ли жалобный стон сорвался с ее губ. Она шагнула к юноше, все еще сидевшему на табуретке, подняла его на ноги, обхватила длинными руками и крепко прижала к своей пышной груди. Сквозь эти удушающие объятия Кормак расслышал: «Ты – нашего рода, ныне и присно!» Объявив это, Гранья отступила на полшага, но по-прежнему держала его за плечи. – Ты разве не знаешь, что и мой муж, и мой сын от него – тоже из Берков? – Она вынула из-за пазухи медальон на цепочке и поднесла к его лицу: миниатюрный мужской портрет, на котором мало что можно было разглядеть. – Ричард, – сообщила она. – Мой возлюбленный супруг. Ричард ан-Иран Берк. А вот, на обороте, наш сын, Тиббот-не-Лонг. Берки из Мейо, не хуже любых других Берков.

Она повернулась и снова села – Кормаку показалось, у нее что-то болит. То, что он стоял здесь, перед этой сказочной особой, казалось невозможным: кто угодно сказал бы, что этого не может быть, это просто сон. Но нет, Кормак не спал; скорее всему миру снился сон, а он, Кормак, просто угодил в него и застрял в этом сне.

Он заметил, что глаза королевы пиратов – такие глубокие, переменчивые, голодные – влажны от слез.

– Твой отец, – сказала она, помолчав. – Бедный твой отец. Он умер. Ты знаешь?

Кормак не мог ответить. Он снова, как наяву, переживал те мгновения, когда отец вернулся домой и увидел, как его бастард поднимает на него пистолет. – Я… – выдавил он. – я…

– Вот уже несколько лет, как умер. Бедный, бедный.

Кормак не понял, кого она сейчас жалеет – его самого, отца или их обоих.

– А кто теперь граф? – спросил он.

– Его сыновья целый год сражались за фамилию и титул, – сказала Гранья. – Победил Улик. Как же так вышло, что ты ничего не слыхал?

И тогда он наконец заплакал – от голода и стыда, от собственного невежества и обделенности. Не по отцу, как, верно, подумала Гранья, а по себе самому. Ничего-то он не знал, ничего-то у него не было. Он был никем; он столько лет прожил в этом чужом скверном сне и никак не мог проснуться. Королева пиратов сложила руки на коленях и терпеливо ждала, пока он выплачется.

Такие галеоны, как у О’Малли, были рассчитаны на тридцать-пятьдесят гребцов (не чета тем огромным, на сотню весел и больше, на каких плавали венецианцы и турки). Команда была вооружена до зубов; когда в море им попадалось торговое судно или другой мирный парусник, они подходили впритирку, забрасывали абордажные крючья и живо расправлялись с экипажем и охраной.

Гребцам, трудившимся день-деньской, требовались две вещи в больших количествах: хлеб и вода. Хлеб заменяли галеты – твердые, сухие и (если только море до них не доберется и не промочит) не подверженные порче: храни их хоть целый год – хуже не станут. Гребцы питались этими галетами и всякой всячиной, которую тоже можно было хранить подолгу: соленой селедкой, хеком и треской, зелеными яблоками и луком. Из рыбы ели еще морского налима, палтуса, копченого лосося… но селедка все равно была главным блюдом. Что до воды, то ее давали гребцам не жалея, вдоволь и по первому требованию.

– Зачем возить с собой всю эту воду? – спросил Кормак, когда королева Гранья вывела его из палатки и встала с ним рядом на верхней палубе. – Ведь кругом и так полно воды!

– А ты не знаешь? – изумилась Гранья. – Ты что же, никогда не был в море? А?

Он счел за благо не отвечать.

– Морскую воду пить нельзя. Она соленая. Если выпить ее слишком много, умрешь – и скверная это будет смерть.

Мимо них сновали матросы; весла все еще были подняты, и гребцы отдыхали, сидя под палубой на своих длинных скамьях. Начался прилив; капитан и штурман смотрели, как прибывающая вода плавно снимает «Ричарда» с песчаной отмели. Латинский парус, украшенный красным вепрем – геральдическим зверем Берков, снова развернулся и наполнился ветром, дувшим в сторону моря. Кормовое весло – та странная доска, которую Кормак приметил еще на берегу, – погрузилось под воду. Благодаря неглубокой осадке и