Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

Он подумал о Глине и плюнул… и тогда возчик на него оглянулся. Хотя… нет. Это тот сначала оглянулся и смерил его взглядом, и Луцию это не понравилось. А почему на Луция? Не на Курца, который вечно прячет руки за спиной и смотрит на всех исподлобья? Не на Кривощекого Эрвина, у которого весь его нрав на роже написан, и пальцы постоянно дергаются и дрожат, как у спившегося щипача?

Кривощекий тоже брал кирку в руки, хотя и не хотел поначалу, отбрёхивался… Но, наверняка, не оттого, что почувствовал в ней что-то неладное, а просто потому, что трусил.

«Шакалье поганое! — опять разозлился на него Луций. — Подъедала Волопайский, свиная кровь!»

Ничего, с Кривощёким он ещё посчитается! Пока — давай дальше думать.

Дальше… Они зашвырнули кирку в бурьян. Довольно глубоко, к самому забору — Луций помнил, как она брякнула о доски. Он ещё подумал с удовлетворением: ох, и исцарапается же тот, кто за ней полезет. Если полезет… А потом — был этот страшный полосатый старик… человек-дерево. Несмотря на жар от печи, Луций зябко поежился, вспомнив.

А потом Курц, сидя у его, Луция, кровати, когда тот болел, так ведь и сказал: «Шли за тобой от забора к забору. До самого Свечного шли.» До Свечного…

Луций почувствовал, как тяжело и гулко бухнуло в груди. До Свечного… Сам он ничего не помнил после припадка на Овсяном Пятаке, но Курц именно так и сказал: «До Свечного, пока ты не упал…»

Так значит, он, Луций — в беспамятстве шёл на Свечной, а там совсем рядом Лампадный Тупик, где в крапиве у забора ждала кирка. Но не дошёл — упал, потерял сознание, и домой его дружки притащили…

А если бы дошёл? Луций помедлил в своих раздумьях… Неужели, поднял бы кирку и с поклонами понёс бы тому соровату? Как был, так и понёс бы… не выходя из беспамятства?

Вот он что…

А потом — когда Волопайские, Вартанова стая, их подловили… Он побежал и очутился на Лампадном… Зачем же ему было бежать через Свечной, так его разэтак? Лампадный — это же задница Ремесленного. Глухие задние дворы, сараи без окон. Какой толк мчаться в такое место с распалённой погоней на хвосте? Если куда и нужно было бежать — так в центр… на Жандармский Тракт, или к базарным рядам. Туда, где ходит народ, и где волопайские побоялись бы драться. Где можно легко затеряться среди толпы, в конце концов… Зачем было бежать на Лампадный, в ту сорняковую глушь, где их всё равно догнали бы… и скатили бы их, полудохлых, в овраг? Только потому, что там — наготове — ждала его кирка, и к ней сами собой несли ноги?

«А ведь и правда… — понимал Луций, будто трезвея. — Сами несли!»

Он ведь уже не соображал ничего… где он, и что делает. Его сильно побили — в голове тряслось и кренилось на каждом повороте, лампочку-то ему стрясли уже. А кирка торчала из бурьяна — будто не закинули её со всей дури, а аккуратно рядышком пристроили… так, чтоб не на глазах, но чтобы сподручнее взять было, случай чего. Он и не думал ни о чём — просто увидел рукоять и пошёл к ней…

Нет, опять не так…

Он сначала пошел к ней, а только потом — увидел…

А дальше, когда он прибил Брюхоногого — уже не мог выпустить из рук…

Прятал под рубаху, весь перевозился в крови. Чего-ради-то?

А ведь горбатый землекоп так и прохрипел тогда в дыму: что, мол, в штольне бы прорастили… кровью да пеплом… и мужским семенем ещё… Кровь и пепел, это понятно — Вартанова пробитая голова, да дом Старого Линча, того и другого было в избытке… А мужское семя? Дёргать писюн на кирку — такого Луцию в самом похабном сне не приснилось бы.

Тут — ёкнуло… поплыло перед глазами… Да он же её в своё исподнее завернул, чтоб на Базарных рядах его с киркой не увидали. Вот оно что… Баб в свою дюжину лет Луций ещё не познал, конечно, но сладкие мокрые сны — уже видел.

И Курц, который кирку и стянул с телеги — больше к ней не прикоснулся…

Луций вскочил, метнулся вокруг печи — к ещё одному поспевающему котлу. Сорвал с него крышку, с грохотом уронил куда-то под ноги… Макнулся ладонями и башкой в горячую, почти нетерпимую уже воду — принялся тереть рожу, отмывая — то ли позавчерашнюю сажу с ещё чумазых щёк, то ли гусиный жир, которым мать вчерась врачевала ему ожоги… Луций чувствовал себя грязным с головы до ног — будто дерьмом по роже плюхнули. Его и стошнило бы от омерзения, прямо в котел и блеванул бы, но сжал накрепко зубы, сдержался — где потом ещё воды нагреть? Да и кухарка прибьёт…

Глава 14 (заманчивая, будто сыр ничейный…)

Утро истаивало за окном, и так же кончались понемногу в доме утренние хлопоты.

Луций кое-как справился со всеми поручениями, как и с половиной окаянных кастрюль. Кухарка, эта скверная старуха без имени — больше не захотела якшаться с пацаном, который при любой возможности отлынивал от работы. Потрепавшись с прачкой Фа, такой же приходящей наёмной тёткой, она передала Луция ей… и он до самого обеда сворачивал серые простыни в подсобке без окон. Такая работа терпелась куда лучше кухонной — тут хоть конец ей был виден.

Только когда время близилось к обеду уже, и на половину господина Шпигеля унесли обильный поздний завтрак, его снова кликнули на кухню — молча указали на плошку, куда кухарка соскребла остатки с хозяйских сковородок. Почуяв дразнящий мясной аромат, Луций не стал носом крутить и споро замолотил ложкой, хоть самого мяса так и не отыскал. Ну, хоть рядом лежало…

Всё это время — кирка не шла у него из головы. Луций успел и так, и этак просклонять невесёлые свои думки… и выходило по ним, что вовсе не везение, вовсе не фарт берегли его в последние несколько дней. Не могло ведь просто так совпасть — весь Приговорённый пепел полетел ему в лицо, а вот не спалило до его костей, а лишь прижгло немного, да веко пропалило веко насквозь.

Конечно, Луций теперь понимал — пеплом и пропалило, а вовсе не вспыхнувшим бурьяном. Даже припомнилось: когда он только падал от окна, и бурьян ещё не горел даже, у