Читать книгу - "Скопа Московская - Борис Владимирович Сапожников"

— Да не ляхи первыми пойдут, — тут же обернулся ко мне Огарёв, решив, видимо, отвлечься от проигранного спора и сохранить лицо, вроде как последнего слова не сказал. — По всему видать, сперва запорожцы ударят, конные черкасы.

— Выходит, ляхи опасаются снова лезть наобум, — усмехнулся я. — Как думаешь, Огарёв, сдюжат твои люди черкасов?

— Если б те пеши шли, то тут бабушка надвое, — уверенно заявил голова, — а конных сдюжим, да пожалуй что и погоним. Вон, этот хрен упрямый, подмогнёт, и тогда точно погоним, как поганых.[1]

— Да уж поучи меня, старого, как из пушек стрелять, — не остался в долгу Слава Паулинов, старший канонир моего войска. — Я ж не учу тебя как из пищалей палить.

Огарёв хотел было с досады плюнуть себе под ноги, но сдержался, не стал делать этого при мне.

— Вот и отлично, — кивнул я сразу обоим. — Справитесь, значит, с черкасами. А как ляхи ударят, тогда жарко станет, помните, что делать.

— Лихую затею ты затеял, князь-воевода, — покачал головой Огарёв. — Мы уж как сможем, будем делать, что велено. Но уж не обессудь, всякий под ударом гусарии дрогнуть может.

— На крепость да на упрямство ваше вся надежда теперь, — заявил я на прощание и повернул коня, возвращаясь к позиции конницы.

Казаки неслись на нас словно дикая конница — прямо, как в фильмах показывают. Вот ей-богу, не вру! Сам глазам своим не верил, однако как будто оказался на съёмках фильма про восстание Хмельницкого или того же «Тараса Бульбы». Разномастно одетые, кто в шапках, кто с развевающимися чубами, почти все без брони, тегиляев ещё меньше, чем у моих поместных всадников, что уж говорить о кольчуге. Они гнали коней размашистой рысью, держа в руках сабли, пока ещё опущенные, но уже готовые взлететь вверх, чтобы обрушиться на стрелецкие шапки и скрывающиеся под ними головы. Вот только стрельцы этого дожидаться не собирались.

Даже до нас долетали отголоски команд сотенных голов и десятников, оравших на всю ивановскую, такие лужёные у них были глотки. «Все разом… фитили распаливай!», «Все… заряжай!», «… крепи!». После того как прозвучала эта команда на какое-то время воцарилась удивительная тишина. Та самая, что бывает на поле брани перед смертной сечей. Они висит какое-то жалкое мгновение, нарушить её может любой, даже самый незначительный звук. А так вроде и копыта стучат, будто сотня безумных барабанщиков колотит, и кони храпят, да и люди с обеих сторон плетня не могут стоять совсем уж бесшумно. И всё же эти звуки не нарушают тишины последнего мгновения перед сечей. А вот какой-то один, особенный, запросто…

В этот раз таким стал залихватский свист кого-то из черкасов. Само собой, я не видел его, до наших позиций донёсся лишь жалкий отзвук разбойничьей трели, какой позавидовал бы наверно и Одихмантьев сын. Наверное, у самого плетня, где стояли передовые сотни стрельцов, они звучали намного эффектней.

И свисту этому ответили команды десятников с сотенными головам. «Полку…» и «Всё разом… Па-али!». Одновременный залп нескольких сотен мушкетов заставил позиции стрельцов окутаться целым облаком порохового дыма. С чёткостью, свойственной не людям, но скорее хорошо отлаженному механизму, ряды стрельцов поменялись местами, и снова зазвучали команды «Фитиль…», «Полку…», «Все разом… Па-али!». И окутывавшее передовые позиции облако стало ещё гуще. Третья и последняя шеренга вышла вперёд, чтобы дать залп по казакам почти в упор. Надо отдать должное черкасам, они мчались в атаку, несмотря на выстрелы пищалей.

Третий залп буквально смёл с сёдел едва ли не всех скакавших в первых рядах казаков, катились на землю лошади, крича так громко и так по-человечески, что от их боли сжималось сердце. Вроде бы о людях переживать надо, а не о скотине, вот только люди — особенно казаки — тут по своей воле, а лошадей никто не спрашивал, их оседлали, взнуздали и послали на смерть. И оттого крики их боли воспринимались куда острее человеческих. Да и звучали намного громче. До наших позиций только они и недолетали, собственно говоря.

А потом в дело пошли бердыши — вовсе не такие, как на картинках или в фильмах про Ивана Грозного. Впервые увидев стрельцов с ними, я удивился, потому что представлял это оружие совсем иначе. Не настолько у них были широкие лезвия, но и этого хватало, чтобы противостоять запорожцам. Рубка там, у плетня и за рогатками шла страшная, и я отчасти рад был тому, что сидел сейчас на лошади в стороне от неё. Там люди убивали друг друга просто и без затей. Каждый удар, попавший в цель, наносил если не смертельное, то тяжёлое ранение. Ни у стрельцов, ни у казаков почти не было защитного снаряжения, и сталь вволю напилась человеческой крови.

Натиск казаков был страшным, но каким-то беспорядочным. Они набрасывались на наши позиции раз за разом. Отчаянно рубились, пытаясь прорваться сразу всюду, и там, где стояли рогатки, и через плетень, стараясь повалить его. Но стрельцы стояли крепко, отбиваясь бердышами, не давали черкасам прорваться. Рубили в ответ по ногам, по коням, не щадя несчастных животных. И наконец казаки вынуждены были откатиться, той же лавой, только сильно поредевшей, оставившей на кольях рогаток и у плетня тела людей и коней, увлекая за собой скакунов, оставшихся без всадников.

[1] Поганый «нечистый, грязный» имеет ряд соответствий в других славянских языках: укр. пога́ний «плохой», др. — русск. поганъ «языческий», ст. — слав. поганъ (в значениях «варвар», «палач», «народ»), поганыни «язычница», болг. пога́нец «язычник, нечестивец», сербохорв. по̀ган «нечистый», словен. роgа̑n «нечистый», чеш., слвц. роhаn «язычник», др. — польск. роgаn, польск. poganin, в. — луж. роhаn — то же. Славянский термин проник в балтские языки: лит. pagõnas, лтш. pagãns «язычник», др. — прусск. вин. мн. роgаnаns. Славянское слово заимствовано из лат. pāgānus «сельский, языческий»: pāgus «округ». В данном случае, скорее всего, имеются ввиду татары

* * *

К Зборовскому подъехал один только Вереница, и узнать его оказалось непросто. Не представься он первым делом, полковник подумал бы, что перед ним другой казак. Вереница словно постарел на десяток лет. Лицо его покрыли глубокие морщины, изрывшие кожу словно траншеи, взгляд потух, чуб и усы свалялись от пота и крови.

— Погиб славный козак пан сотник Хмура, — доложил он, как будто Зборовскому было до этого дело. — Москва крепко стоит у плетня, в проходах рогаток натащили, не пройти. Не сдюжили мы, пан полковник.

— Мёртвые сраму не имут, — заявил ему в ответ Зборовский, — так у вас говорят, кажется. Но к тебе