Читать книгу - "Скопа Московская - Борис Владимирович Сапожников"

Борис Владимирович Сапожников

Скопа Московская

Пролог

Это ж как надо было накидаться-то⁈ И, главное, чем⁈ Нет, важнее даже, зачем? На этот вопрос у меня ответ был. Я даже удивился этому. Ну, сначала, хотя не сильно-то удивился, потому что сил не осталось на удивление.

Получить повестку о мобилизации не самое приятное известие, но прятаться или бежать я не собирался. Время до явки в военкомат оставалось, и конечно же мне устроили отвальную по полной программе. Никогда не думал, что у меня оказывается столько друзей. Нет, может, кое-кто и пришёл ради повода хорошенько погулять, и всё равно много…

Но почему я тогда помню и военкомат, и медкомиссию, и сборный пункт. Всё как в тумане, только прямо в память врезалась красная печать и широкая роспись военкома. Помню и полигон, где нас начали натаскивать работе с БПЛА, и истошный крик старшого «ХИМАРЬ!!!» — а потом тьма и тишина…

Господи, твоя власть, что же со мной⁈ Погиб? Пал смертью храбрых… Хотя не очень похоже, честно говоря… Но плохо, плохо-то как…

Тут я перевалился на бок и меня вырвало. Рвало долго, выворачивало всё нутро наизнанку. Словно латная перчатка схватила внутренности, сжала в кулаки и рванула вверх — к горлу, и наружу.

Тошнило какой-то дрянью. Чём-то чёрно-серым, с какими-то комками, которые рвали горло. Как будто крючьями рвало, ей-богу…

А ещё в голове против воли сами собой появлялись слова, даже не слова, а напевы. Я не сразу понял, что это. Не слишком-то я религиозный человек, хотя и крещёный. Это молитвы. У меня под гудящей не хуже соборного колокола черепушкой словно ещё кто-то поселился. И этот кто-то без остановки твердил молитвы одну за другой.

«Отче наш иже еси на небесех…», «Иисусе сладчайший, души моея утешение…», «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…», «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас».

В глазах начало проясняться, и я понял, что лежу на кровати, укрытой медвежьей шкурой. Правда, шкура та сильно свалялась, её покрывали поганые пятна. Рвало меня явно не в первый раз.

Откатившись от свежего пятна, уставился в полог кровати. Прямо как в музее. Расшито ещё так красиво. Правда, разглядеть узор или картины, вышитые на пологе, не вышло. Взор мой не настолько прояснился.

Одет я был в длинную, до пят, некогда чистую, но сейчас покрытую пятнами пота и засохшими брызгами всё той же рвоты рубаху. Похожа на женскую ночнушку, такая у мамы была, точно помню. Меня ещё всегда выгоняли, когда она в неё переодевалась перед сном. В однушке не особо от чужого глаза укроешься.

Перекатиться получилось вполне нормально, и я решил попробовать встать. В конце концов, большим пальцем ноги я шевелю вполне уверенно. Зря. Очень зря я так подумал. От одной слабенькой попытки рухнул обратно в кровать. Хорошо ещё не прямо в свежее пятно. Отполз подальше — благо размеры ложа позволяли, откинулся на подушку, и кажется уснул…

И снилось мне странное…

Кто-то говорил вот, мол, он, нашли… Ничего толком от него не осталось, к богу в рай отправился — прямым ходом, ничего на грешной земле не оставив… Голоса вроде знакомые, но чьи уже не понять. Да и надо ли?

Сон прервался. Кто-то положил мне руку на голову, после переместил на живот, правда его коснулся едва-едва, после на правое плечо, затем на левое. Рядом голоса читали молитвы.

— Велики дела Господни, Дивны дела Твои, — нараспев читали голоса.

Потом я кажется снова задремал под них, глаза сомкнулись сами собой. Меня влекло куда-то, тащило, как будто в водоворот. Кто-то вцепился когтистыми лапами в щиколотки, тянул за предплечья. С каждым словом вражьих сил становилась всё меньше, но сам я как будто наливался свинцом, и уже без посторонней помощи уходил на глубину.

А потом я услышал, как первый голос начал читать:

— Отче Святый, Врачу душ и телес, пославый Единороднаго Твоего Сына, Господа нашего Исуса Христа, всякий недуг исцеляющаго и от смерти избавляющаго, исцели и раба Твоего Михаила от обдержащия его телесныя и душевныя немощи…

Мне вдруг стало легче. Вся душа моя как воздушный шарик гелием наполнилась, и меня теперь влекло обратно. Тут голос дочитал молитву, и завёл её снова. И у меня появились силы. Я оттолкнулся от дна, которого прежде не чувствовал. По пяткам скребнули вражьи когти, но они уже не имели никакой силы. Я как будто всплывал из-под воды. К свету, теплу и распевному голосу.

Как только голос прочёл молитву в седьмой, кажется, раз, я открыл глаза.

Надо было видеть лица шестерых священников в роскошных ризах, что стояли над моей кроватью. С неё убрали расшитый полог, чтобы возглавлявшему их старцу в белоснежном каптыре[1] (откуда я только это слово-то знаю?) и чёрной рясе, почти закрытой свободной мантией, было видно меня. Худое, какое-то острое лицо чем-то напоминало старого советского актера Сергеева.[2] И голос почти такой же, пускай и хорошо поставленный, как у всех священников, но слегка надтреснутый от возраста.

К слову, лишь лицо старца не выражало безмерного удивления. Остальные шестеро словно покойника ожившего увидали. Хотя, как мне кажется, выглядел я сейчас и вправду краше в гроб кладут.

— Покайся, раб божий Михаил, во грехах перед Господом, — произнёс он, — и да будет тебе даровано прощение.

Вот тут случился затык. Я совершенно не помнил своих грехов. Ну перепил вроде недавно, с кем не бывает, грех-то невелик. Хотя я и крещёный, но в церковь не ходил, а уж тем более не исповедовался ни разу. Как-то не нужно оно мне было.

Видя моё замешательство, старец чуть склонился и начал задавать вопросы:

— Блудил ли?

— Нет, — честно ответил я. — Не было за мною такого греха.

— Лишал ли жизни людей православных?

Я уже хотел было ответить, что нет — никого я не убивал. Драться приходилось, но не смертным боем… Да откуда лезут в голову эти словечки⁈ Я ж от деда только слышал, да от отца изредка…

Но губы сами произнесли:

— Лишал, отче. Православных и иных людей без разбору. Сабля да пуля не выбирают кого жизни лишать.

— Гневался ли?

— И причасто, — тут я был с говорящим, а говорил сейчас не я, или не совсем я, был полностью согласен. Глупо отпираться.

— Завидовал ли?

— Нечему, — коротко ответил я, и внутри всё будто льдом сковало от этого слова.