Читать книгу - "Варяг I - Иван Ладыгин"

Ты мертв. А твои сородичи должны прикрыть твою гибель. Но они не успевают.

Храни нахмурился.

— Удача!

— Давай снова.

На этот раз он бил горизонтально, в шею. Я присел, уходя от удара, и его топор пролетел над моей головой. Одновременно я нанес удар по его незащищенным задним связкам на ноге. Он не упал, но вскрикнул от боли и неуклюже отпрыгнул.

— Вторая. Ты хромой и легкая добыча.

— Ты не бьешься как мужчина! Ты уворачиваешься, как трусливая лиса!

— А на поле боя мертвые герои проигрывают живым практикам, — парировал я. — Твоя ярость — это топливо. Но без управления она сжигает тебя самого. Теперь смотри.

Я повернулся к отряду.

— Ваша сила — в соседе. Вы должны чувствовать друг друга без слов. Дышать в такт. Сейчас вы — разобщенная толпа. Я сделаю из вас механизм. Скучный, монотонный, смертоносный.

Я заставил их часами отрабатывать три команды: «Сомкнуть!», «Ступа!», «Круг!». Смыкание щитов в единую стену без зазоров. Два шага вперед как единое целое. Быстрое ощетинивание кругом для обороны со всех сторон. Сначала они роптали. Это было непохоже на доблестную тренировку.

Храни, пренебрежительно наблюдавший за этим, не выдержал.

— Ты ломаешь их дух! Ты делаешь из воинов стадо баранов!

— Проверим? — предложил я. — Твоя доблесть против их «стадного» инстинкта. Попробуй прорвать их строй.

Он с яростью ринулся на стену щитов. Но на этот раз она была не рыхлой. Щиты сошлись в монолит. Он отскакивал, бил — его встречала сплошная деревянная преграда. Он попытался прорваться с фланга — но по моей команде «Круг!» строй быстро развернулся, снова оказавшись к нему лицом. Он выбил один щит — но его место тут же занял воин из второго ряда. Его окружили, сковали, и, используя его же инерцию, мягко повалили на землю. Без единого удара.

Он лежал, тяжело дыша, не в ярости, а в полном недоумении. Он был побежден не силой, а чем-то необъяснимым.

— Это просто дисциплина — сказал я, протягивая ему руку и помогая подняться. — Ты силен. А они теперь — сильны вместе. На поле боя выживет тот, кто действует как один организм.

В этот момент я заметил Бьёрна. Он стоял в отдалении и видел все. Его лицо было непроницаемо. Он молча развернулся и ушел.

Позже ко мне подошел Эйвинд. Его глаза горели.

— Ярл приказал начать завтра такие же тренировки над всеми новичками. И… даже несколько старших дружинников будут прикреплены к тебе для обучения. Ты за главного! Представляешь⁈

— Нам бы еще римские щиты изготовить… — буркнул я, ощущая груз новой ответственности.

— Какие щиты? — не понял Эйвинд…

— Да… не бери в голову. Потом как-нибудь дойдем до этого.

После тренировки вечер у костра выдался тихим, по-осеннему прохладным. Пламя трещало, пожирая смолистые сосновые ветки, дым стелился низко, смешиваясь с запахом влажной земли и грибов. Не было шумного пира, не было громких песен о подвигах — только усталые после дня люди, молча сидящие у огня, потягивающие темный, густой эль из деревянных и роговых кружек.

Бьёрн, сидевший на своем месте у большого камня, кивнул мне через пламя. Его лицо было скрыто в тенях.

— Спой нам, скальд. Не о битвах, а о чем-нибудь… спокойном.

В голове пронеслась мелодия, которую я когда-то слышал — то ли в кино, то ли на концерте фолк-группы. Я взял в рукитеперь уже свою лиру. Подобрал аккорд, низкий и печальный. Я запел об одиночестве.

О воине, занесенном судьбой в чужие, пустынные края, где даже звезды на небе были чужими. О том, как он нашел там белый, отполированный временем и песком волчий клык. О том, как он разговаривал с ним долгими ночами, будто с единственным другом, поверяя ему свою тоску по дыму родного очага, по крикам чаек над знакомым фьордом. Понятное дело, мелодия и ритм были чужими. Но это была баллада. Текучая и меланхоличная.

Сначала вокруг царило недоумение, даже легкое раздражение. А затем пришло понимание и наслаждение красотой этой истории. Эти мужчины, проводившие жизнь вдали от дома, в походах и набегах, знали эту тоску не понаслышке. Они смотрели в огонь, каждый — в свое прошлое, в свои потери, в лица товарищей, оставшихся в далеких землях.

Когда последняя нота замерла, тишина повисла на несколько долгих мгновений, густая, почти осязаемая, как туман над утренним фьордом.

Потом Бьёрн медленно, с некоторой тяжестью, поднялся со своего места. Подошел ко мне через круг. Молча снял с пояса свой собственный, обильно украшенный серебряной насечкой и кольцами, питьевой рог. Опустошил его одним долгим глотком и протянул мне.

Я принял рог, кивнув в ответ. И в этот момент поймал чей-то взгляд. Астрид. Она стояла в тени, у порога длинного дома. И по ее щеке, освещенной отблеском огня, медленно скатилась единственная, блестящая слеза. Она тут же, сгоряча, смахнула ее грубым краем рукава, словно стыдясь этой слабости.

Когда я проходил мимо, возвращаясь на свое место, она сделал быстрый, почти незаметный шаг вперед и сунула мне в руку маленькую коробочку.

Я открыл ее. Внутри, на мягком слое мха, лежали темно-синие, иссиня-черные сушеные ягоды можжевельника — известные и как лакомство, и как лекарство от грусти и хворей. Сладкие и горьковатые одновременно, как и сама жизнь.

Девушка ничего мне сказала. Просто отвернулась и быстро скрылась в темноте сеней. Но этот простой жест, эта выдавленная слеза и дар говорили красноречивее любых поэм.

Ночь опустилась на Буян плотной, почти осязаемой пеленой. Я лежал на охапке свежего сена во дворе — хотелось вдоволь надышаться этим волшебным воздухом. И эта моя новая постель была куда комфортнее голых досок. Рядом, на свернутой плащевке, лежал сакс Торгрима. Его рукоять, обмотанная потертой кожей, казалось, хранила тепло рук прежнего владельца.

Я уже почти провалился в сон, убаюканный усталостью и странным умиротворением после вечерней песни, как вдруг услышал крадущиеся, приглушенные шаги.

Адреналин резко хлынул в жилы. Я приоткрыл глаза, не двигаясь. В слабом свете луны я узнал двух приплывших с нами воинов — тех самых, что всегда крутились вокруг Балунги. И — о, да — самого Храни. Его лицо, испещренное шрамами, было искажено холодной, расчетливой ненавистью. Он не лез вперед, оставаясь в тени, — явно был зачинщиком. Не понравились ему мои уроки… Почувствовал себя униженным.

— Спишь, выскочка? — прошипел тот, что был постарше. Кажется, все его звали