Читать книгу - "Начало - Александр Нерей"

Вставать Павел так и не стал, и никакой торжественности в этот раз не было. Просто, взгляд его остановился, он посерьёзнел, выпрямил спину и начал медленно диктовать клятву посвящения в посредники.

Это, скорее всего, был первый в моей жизни диктант, и диктант, куда серьёзней, чем в школе. Дед не частил, и я успевал записывать слово в слово. Когда дошли до того места, где нужно было поклониться, он уточнил:

— Здесь поклон в пояс вежливый. Так и пиши в скобочках: поклон, — и продолжил дальше: — Я Иван, крещёный и нарождённый, сын Ивана, внук Ивана, правнук Ивана, нарекаю тебя…

Тут он увидел, что я давно не пишу, а сижу с открытым ртом и бессмысленно моргаю. А я, действительно, после скобочек со словом «поклон» ничего не делал. Оцепенел и сидел не шелохнувшись, и мой острый умишко наотрез отказывался трудиться, пока не получит или объяснение, или оплеуху.

«Какой ещё Иван? Деда все Павлом зовут, и он на Павла отзывается. Или он не Павел вовсе?» — стучало в голове молоточками, отвлекая от всего и вся.

— Ты, что это, бесова душа, не пишешь? Уснул, что ли? — в свою очередь удивился дед. — Скажи спасибо, что зима, а то бы мухи в рот залетели.

Я мигом пришёл в себя. Понял, что сначала нужно написать, как дед диктует, а уже потом просить объяснений. Извинившись, попросил повторить всё, что он наговорил после скобок.

Дед не стал стыдить, а спокойно продолжил диктовать, меняя своё имя и имена предков на Иванов.

Когда дописал клятву, Павел поднялся с табурета, взял в искалеченные руки тетрадку и углубился в чтение моих каракулей.

Прочитал, аккуратно исправил ошибки, расставил знаки препинания и протянул тетрадь обратно.

— Молодец. Теперь, повтори двенадцать раз, чтобы было без ошибок, а потом снеси в сарай. Там и свою держать будешь, и остальным накажешь, чтобы хранили под ящиками для почты.

Я поморщился от одной мысли, что придётся двенадцать раз к ряду переписывать, чтобы текстов хватило на всех близнецов. Потом раскромсал тетрадку, вырвав из середины нужное количество листов, разрезал их ножницами надвое и принялся корпеть.

Нет, себя я не жалел. Понимал ответственность своей работы.

Покончив с последним листком, разминая уставшие с непривычки пальцы, был очень доволен собой. Поискал глазами деда, увидел, что тот опять ковыряется кочергой в печи, и громко заёрзал.

— Спрашивай, — коротко велел Павел.

— Почему Иваны, деда?

— А что, я перед тобой снова буду миру представляться? Положено так писать для образца, так и написали. Мало ли куда ваши дурьи башки листки эти таскать станут. От чужих глаз так сокрыто будет и непонятно. А уж свои-то имена да коленца предков ума у вас хватит подставить. Когда говорю «подставить», так и имею в виду. Чтоб на бумажках этих никаких исправлений. Уяснил? Так всем и передашь, а то я вам следующие клятвы диктовать не буду. Бегайте потом по мирам, как придётся.

«Неужто ещё клятвы имеются? Сколько же мы пока не знаем? А для чего, интересно, следующие?» — снова всё завертелось в моей головушке.

— Сколько можно издеваться? Уж рассказал бы всё, так нет. Все загадки загадывает да шутки шутит, — пожаловался я деду на деда же. — А ну признавайся, что ещё нам знать положено?

— Ишь чего удумал, — съязвил он в ответ. — Сейчас я всё тебе выложил. Подрасти сначала до нужного возраста, чтобы башка окрепла покудова. А то не ровен час свихнёшься от знаний, приобретенных.

— Не свихнусь, — пообещал я твёрдо. — Я за эти полгода и так сам не свой стал. И улица, и ровесники мне опостылели. Я теперь играть-то толком не играю, а всё по углам прячусь и думаю всякое.

— Ну и думай. Кто тебе мешает? — дед остался непреклонным и ничего нового говорить не собирался.

— Так беда скорее будет, — решил я схитрить. — Напридумаю, нафантазирую, незнамо чего, да и тронусь мозгами.

— Чего ты напридумаешь? Те небывальщины, что вас, пострелов, дожидаются, вы ни в жизнь не придумаете. Но готовить себя к ним нужно. Тут, ты правильно мыслишь.

— Расскажи, хоть что-нибудь. Что там за клятвы нас дожидаются?

Дед сделал вид, что крепко задумался над моей просьбой. Покряхтел для вида, почесался, да и признался:

— Нет больше клятв. Одна она, а вот про остальное, что вам, сорванцам знать требуется, сам ума не приложу, как всё устроить. Писанину эту не люблю разводить: опасаюсь за вас. Часто собирать всех по поводу и без повода тоже не дело. Как ни крути, чада вы малые да неразумные, а вещи эти нешуточные и отношения требуют соответствующего.

Я приуныл и задумался: «Значит, на сегодня закончено. Можно прощаться и топать до дома».

Встал с табурета и в сердцах высказал:

— Выгоняешь?

— Сам решай. Если больше ничего не интересно, не держу.

Снова во мне всё закипело. Еле-еле сдержался и, как можно спокойнее, выговорил:

— А сам о чём рассказать можешь? Или, о чём тебя спрашивать позволено?

— Обо всём, кроме работы нашей, — оживился дедуля.

«Снова шутит старикашка. Сейчас о чём ни спроси, от ворот поворот выдаст. Что же у него вызнать? И чтобы без отговорок, без издёвок и шуток ответил».

— Про семью мою, про отца, что рассказать можешь? Что там раньше было? — неожиданно вспомнилось мне, о чём хотел спросить хоть у кого-нибудь.

— Не части так, — дед смешно поднял вверх изуродованные руки, показывая, что сдаётся.

Я покосился на его пальцы и решил, что разговора не будет, но дед начал рассказ без всяких шуточек.

— Помню я твоего батьку. Был он, почитай, самым младшим в околотке, самым тихим и смирным. И родители его, твои дед с бабкой, уже взрослыми были, когда он народился. Перед самой войной дело было. Ну, да не о том рассказать хотел.

Насмехались над батькой твоим соседские дружки, да и братья его двоюродные тоже. К тому времени вы тут, почитай, всей роднёй поселились. И сёстры твоей бабки, и брат её, все уже тут обживались.

Я слушал и не дышал. Дед перескакивал с одного на другое, но я и этому незатейливому рассказу был рад-радёшенек. Картины, одна диковинней другой, рисовались в моей голове, а я сидел и старался запомнить всё до последнего дедова слова. А Павел продолжал:

—