Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

уже шли по тротуару, усыпанному сухими платановыми листьями, вдоль садовых оград, мимо тихих, украшенных резьбой фасадов старых домов. Вечерний ветерок приносил сладостные ароматы осени. Они остановились возле дома номер восемнадцать по улице Рейн: золотистый оштукатуренный фасад; чугунный балкон над парадным, двери которого открывались прямо на тротуар; высокие красивые окна по обе стороны от двери и еще три окна на втором этаже. Дикая яблоня прислонилась к стене садовой ограды. Весной окна восточных спален открывались прямо навстречу пенной кипени ее цветения. На площади перед домом весело играла струя воды в фонтане с неглубоким бассейном; стоя возле садовой калитки, они слышали, как фонтану на площади вторит тихое бормотание маленького фонтанчика в саду, украшенного фигурой наяды. Когда летом окна были распахнуты, говор воды наполнял весь дом. Стоя у запертой двери, у запертой калитки в сад, у окон с опущенными жалюзи, она вспоминала открытые навстречу лунному и солнечному свету окна, шорох листьев, звуки плещущей воды, звонкие голоса.

– Частная собственность – это кража[70], – задумчиво проговорил Пьер Корре, глядя на свой дом.

– Он кажется пустым. И все жалюзи опущены.

– Да, пожалуй. Ну что ж, пошли дальше.

Пройдя квартала два, она сказала:

– Ничто и приводит в никуда. Вот мы подошли к нему и постояли на улице, словно туристы. А ведь его построила твоя семья, ты в нем родился, мы в нем жили. Много лет. И не только мы с тобой – все эти годы в нем жили люди. И теперь все разрушено. Все распалось.

Пока они шли, порой разъединяемые спешащим куда-то прохожим или старушкой, толкающей перед собой тележку с дровами, улицы Айзнара постепенно заполнялись возвращавшимися с работы людьми. Мария не умолкала:

– Это ведь у меня не просто чисто субъективное ощущение полной изоляции – я не только собственного одиночества больше выносить не в силах. У меня такое ощущение, что в мире все распадается, все разбито, разрушено, все беспорядочно вздыбилось – люди, годы, события – и превратилось в груду обломков, каких-то не связанных между собой кусков и кусочков. И ничто больше не имеет значения. Если начинаешь с ничего, так не важно, какой именно путь ты изберешь. Но ведь это должно быть важно!

Обходя тележку с луком, он пробормотал не то «должно», не то «не должно».

– Должно! И поэтому я сюда вернулась. У нас был путь впереди, разве я не права? По-моему, в этом и заключается брак – он означает путешествие вдвоем, не разлучаясь ни днем ни ночью. Я испугалась идти дальше, решила, что заблудилась, утратила свое драгоценное «я». Понимаешь? А потом взяла и убежала от тебя. Но только убежать не сумела, некуда мне было бежать. Был только один путь. Я стала твоей женой в двадцать один год, с тех пор прошло четырнадцать лет, я два раза разводилась, однако я по-прежнему твоя жена. И всегда была ею. Все мои поступки после того, как мне исполнилось двадцать, совершались благодаря тебе, для тебя, вместе с тобой, против тебя. Все остальные в счет не шли – разве что в сравнении, в соотнесении с тобой, в противопоставлении тебе. Ты – дом, куда я всегда могу прийти. Вне зависимости от того, открыты двери или заперты.

Он молча шагал с нею рядом.

– Можно мне здесь остаться, Пьер?

Его голос с трудом пробился сквозь гул голосов и уличные шумы:

– Но в том доме больше нет дверей. Да и самого дома не осталось.

Он казался усталым и сердитым; на нее он не смотрел. Они добрались до его дома, поднялись по лестнице и вошли в квартиру Паниных.

– Мы могли бы найти что-нибудь получше этого, – сказала она застенчиво.

– Нужно же человеку хоть иногда уединиться…

В комнате было почти темно, окно казалось четырехугольным куском бесцветного ясного вечернего неба. Он сел на диван. Она вставила в патрон новую лампочку, закрепила абажур с бубенчиками, включила и снова выключила свет. Сидевший в неуклюжей позе Пьер понемногу расслабился; его тело, лишенное сумерками той привлекательности и той вещественности, которая и определяет вес человека на земле, сейчас казалось лишь тенью среди прочих теней. Мария опустилась на пол у его ног. Потом взяла его за руку. Они сидели в полной тишине; и эта тишина, окутавшая их, была тяжелой, плотной, ощутимой, она обладала и долгим прошлым, и будущим, точно длинная дорога, по которой идешь вечерней порой.

Стуча обувью, в комнату вошли какие-то люди, включили свет, заговорили, изумленно уставились на них: оба некрасивые, с невинными лицами, обоим лет по двадцать; высокий тонкий молодой человек и молодая беременная женщина. Мария вскочила, приглаживая волосы. Пьер тоже встал.

– Это Панины, Мария, – сказал он. – Мартин, Анна, познакомьтесь: это Мария Корре. Моя жена.

1965

Хозяйка замка Моге

Они встретились впервые, когда им было по девятнадцать; потом еще раз, когда обоим было по двадцать три. В том, что после этого они встретились лишь однажды и очень не скоро, был виноват Андре. Такого просчета никак не ожидали те, кто знал его девятнадцатилетним: он тогда парил над собственной судьбой подобно ястребу. И глаза у него были ястребиные – ясные, немигающие, неукротимые. Это замечали все. Даже лицо его можно было рассмотреть, лишь когда он закрывал глаза во время сна; красивое и пассивное лицо героя, ибо не герои творят историю – это дело ученых, историков, – но, будучи существами пассивными, они позволяют потоку жизни нести себя, и он в итоге выносит их на гребень перемен, удачи или военной славы.

Она, Изабелла Ориана Могескар, наследница графов Гелле и князей Моге, жила в замке Моге на высоком берегу Мользена. Она была княгиня, принцесса. Молодой Андре Калинскар ехал просить ее руки. Фамильный экипаж Калинскаров, проехав с полчаса по владениям Моге, достиг городских ворот и медленно пополз по крутой дороге на обнесенную крепостной стеной вершину холма, миновал поднятые ворота шестифутовой толщины и остановился на площади перед замком. Старинный замок был весь увит диким виноградом с красными листьями, ибо стояла осень. Каштаны вокруг сверкали чистым золотом. Над золотистыми деревьями, над башнями замка голубело холодное октябрьское небо. Андре с любопытством смотрел по сторонам широко раскрытыми, немигающими глазами ястреба.

В лишенном окон парадном вестибюле на первом этаже замка, где на стенах висели седла, мушкеты, охотничье, кавалерийское и боевое снаряжения, два старых боевых товарища, отец Андре и князь Могескар, обнялись. Наверху, в комнатах, обставленных со спокойным комфортом и окнами, выходившими