Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

Пьер! Я сбежала всего лишь потому, что поняла: я принадлежу тебе, и считала единственным способом стать самой собой – избавление от тебя. Ну вот я и стала самой собой – уж себя-то я получила в избытке! А на самом деле я вела себя как глупая собака, которая рвется в сторону, пока позволяет поводок.

– Что ж, у поводка ведь два конца, – сказал он, наклоняясь к окну и словно желая рассмотреть что-то сквозь стекло – то ли конек крыши, то ли облако, то ли далекую серую горную вершину. – И я свой конец из рук выпустил.

Она попыталась пригладить светлые рыжеватые волосы, которые упрямыми прядками выбивались из уложенных в пучок кос. Голос у нее все еще дрожал, но она сказала с достоинством:

– Я говорила вовсе не о любви, Пьер.

– В таком случае я не понимаю.

– Я имела в виду верность, преданность. Когда кого-то другого воспринимаешь как часть собственной жизни. Это либо есть, либо нет. У нас было. И я нашу верность нарушила. И ты меня отпустил. Но на неверность ты не способен.

Он снова сел в кресло напротив нее. Теперь у нее хватило мужества посмотреть ему в лицо и убедиться, что он и впрямь почти не изменился; появились, конечно, новые морщинки, да и выглядел он изможденным – то ли из-за болезни, то ли из-за жизненных передряг, – но то были всего лишь следы утрат, а не перемен в нем самом.

– Послушай, Мария, милая… – Слово «милая» прозвучало как лучшее утешение, хотя она отлично понимала: он просто добр, как и со всеми. – Не важно, как ты это пытаешься представить, но ты, безусловно, хочешь повернуть время вспять. А ведь там, позади, не осталось ничего, к чему можно было бы вернуться. Как ни крути.

Он посмотрел на нее так ласково, точно надеялся смягчить реальную действительность.

– Что случилось? Можешь мне рассказать? Пусть не сейчас, если не хочешь. Когда-нибудь. Я разговаривала с Моше, но мне не хотелось спрашивать о тебе. Я ведь приехала сюда, считая, что ты по-прежнему живешь в том доме на улице Рейн, ну и… так далее.

– Видишь ли, при правительстве Пентора мы опубликовали несколько книг, из-за которых у Дома случились неприятности, когда к власти снова пришел Р. Е. П. Берной, если ты его помнишь, и меня в ту осень судили. Мы были в тюрьме на севере. Два года назад меня выпустили. Но разумеется, я больше не имею права занимать ответственные государственные посты, а стало быть, и работать для Дома.

Он по-прежнему называл «Домом» издательский дом «Корре и сыновья», которым владела и управляла его семья с 1813 по 1946 год. Когда фирму национализировали, его оставили там в качестве управляющего. Он работал там, когда Мария встретила его и вышла за него замуж, а потом бросила. Ей и в голову никогда не приходило, что он может это место потерять.

Он вытащил из кармана рубашки тот бычок, взял со стола коробок спичек, но так и не закурил.

– В общем, короче: сейчас я отнюдь не в том же положении, как во времена нашей совместной жизни. Видишь ли, во-первых, я нигде толком не работаю. А во-вторых, слишком много воды утекло. Так что вряд ли уместно теперь говорить о верности. – Он все-таки закурил – очень аккуратно и осторожно, стараясь не затягиваться.

Настольная лампа была в ярко-красном абажуре с помпонами – точно из другого мира. Мария раскачивала пыльные красные шарики пальцем, словно пересчитывая их. Лицо ее казалось хмурым, замкнутым.

– Что ж, но когда же вообще имеет смысл говорить о ней? Только если тебя совсем загнали в угол? Неужели ты совсем сдался, Пьер?

Он красноречиво промолчал.

– У меня не было неприятностей, я не сидела в тюрьме, у меня есть работа и жилье. Так что я прожила эти годы куда лучше. Но посмотри на меня: я ведь как потерявшаяся собака. Ты, по крайней мере, можешь по-прежнему уважать себя вне зависимости от того, что у тебя отнято, а я утратила именно то, что называется самоуважением.

– Ты, – проговорил он, вдруг побледнев от гнева, – отняла у меня способность уважать себя восемь лет назад!

Это была неправда, но она не винила его в том, что он верит собственным заблуждениям; она настойчиво продолжала:

– Ну хорошо, но раз ни у тебя, ни у меня никакого самоуважения не осталось, значит ничто не может помешать нам вновь друг друга узнать.

Теперь его молчание было скорее нерешительным.

Мария отсчитала девять хлопчатобумажных шариков, потом еще девять.

– Я вот что хочу сказать тебе, Пьер, нет, должна сказать: мне хочется понять, не могли бы мы снова сойтись, не могла бы я вернуться к тебе. Нет, не вернуться – просто приходить. При теперешнем положении вещей я ведь тоже могла бы чем-то тебе помочь. Я, конечно, просто милостыню просить пришла, но я же не знала… Я могу перевестись в какую-нибудь здешнюю школу. И в конце концов, можно подыскать две комнаты рядом, чтобы в случае болезни, например, кто-то был рядом. Так было бы куда лучше для нас обоих. Больше смысла.

Лицо ее вздрагивало, она с трудом сдерживала слезы и все-таки не удержалась – расплакалась и вскочила, намереваясь уйти, но зацепилась рукавом за бахрому абажура, и лампа с грохотом упала.

– Ох, извини! Извини, что я вообще сюда пришла! – выкрикнула она, подняла лампу и тщетно попыталась выправить абажур.

Он отнял у нее лампу.

– Тут лампочка разбилась, видишь, а абажур крепится прямо к патрону. Не плачь, Мария. Придется нам купить новую лампочку. Ну пожалуйста, милая. Ничего страшного не случилось.

– Сейчас я схожу за новой лампочкой. А потом уйду.

– Я же не сказал «уходи». – Он отодвинулся от нее. – Впрочем, я и «приходи» не говорил. Я вообще не знаю, что тебе сказать. Ты тогда уехала насовсем с этим ублюдком Дживаном Пелле, развелась со мной, а теперь приезжаешь и заявляешь, что верность – единственное, что имеет смысл. Да неужели? И моя верность имела смысл? А ведь тогда ты утверждала, что верность – это буржуазный предрассудок, придуманный женатыми людьми, которые не имеют мужества жить, как им хочется.

– Ничего я не утверждала, я просто повторяла это следом за Дживаном, и ты прекрасно все понимал!

– Мне все равно, за кем ты это повторяла. Мне ты сказала именно так! – Он задохнулся. Перевел дыхание, глянул на криво сидящий абажур, помолчал еще немного и сказал: – Ладно. Погоди-ка. – И снова замолчал.

Теперь молчали оба. Золотистый луч неслышно скользил по комнате – солнце краешком