Читать книгу - "Темная сторона - Майк Гелприн"

догадался, наконец, Фролка. – Годов двадцать ему, а в голове…

Фролка махнул рукой, встал на лыжи и набросил санные постромки на плечи.

В Кедринке Сашку так и прозвали Дурнем, с Фролкиной легкой руки. Бабка Евдоха, к которой Дурня по первости поселили, от него открестилась.

– Забирайте, – сказала, – пущай у Анютки живет, у Гришкиной вдовы. Толку с него нет, по-людски не говорит, мычит только да слюни пускает. Бугаиной вымахал, а умом дитя малое. Может, Анютке сгодится, по мужицкому делу.

Вдо`вой Анютке, однако, Дурень не сгодился тоже.

– Не мужик, – постановила Анютка, выпроводив Дурня из избы вон. – Нет с него проку, может, если Господь сподобит, к весне помрет.

К весне, однако, Сашка не помер, а, наоборот, отогрелся. Под себя ходить перестал, с ложкой управляться привык и людям лыбиться начал. Говорить, правда, толком так и не научился, пару слов свяжет, и на том спасибо. Жил у кого придется, Христа ради. Мало-помалу к делу его приспособили. Кому воды из проруби приволочет, хоть по пути и разольет половину. Кому дрова перетаскает. Кому что. А когда таять начало, такой случай вышел.

Егорка Дубов у сватьев врезал крепко, да и пособачился со сватьями. Расплевался и по ночному времени домой потопал. Да не дошел, оскользнулся на косогоре и покатился по склону. Напрямки в полынью, что в пяти шагах от берега, угодил. Там и очухался, заблажил матом, когда под лед потянуло.

Тут бы и конец Егорке, да Дурень рядом случился, за водой шел. Как он Егорку вытащил и сам не потоп, то неведомо. Только вытащил. Отец Сергий наутро молебен отстоял. А как отстоял, велел больше Дурнем Сашку не звать, нарек Блаженным.

Фролка Кузьмин с Марьяной своей по такому делу спорили много, думали. Да и порешили Блаженного к себе взять, раз детишек Господь не дал. Так и зажил Сашка в избе на отшибе, на речной излучине. Понемногу прижился, по хозяйству помогать выучился, за скотиной смотреть. Потом и дрова колоть, и в огороде землю рыхлить, а там и рыбалить помаленьку.

Затем, слово за слово, Блаженный заговорил. Плохенько, по правде сказать, говорил, но все лучше, чем никак. Бывало, скажет слово, а за другим за пазуху лезет. Да пока его оттуда выудит, уже и позабудет, что раньше было.

Год прошел, другой. Марьяна с Фролкой к Блаженному попривыкли, а потом и в церкву с ним заявились. Отец Сергий поразмыслил изрядно, да и нарек Сашку Александром Фроловичем. Фамилию дал ему Кузьмин, а Марьяне с Фролкой позволил полагать Блаженного сыном.

А еще годка через три люди и думать про то, откуда Сашка взялся, позабыли. Сын и сын у Кузьминых, малость умом не вышел, ну да бывает. Зато здоровый да улыбчивый, и в работе безотказный. Попросишь огород вскопать или там плетень подлатать – нипочем не откажет. Как умеет – сделает. И пойдет себе, лыбясь во всю ряшку.

Мало-помалу прикипел к пасынку Фролка Кузьмин. Душой прикипел.

– В избу иной раз вхожу, – мужикам говорил, – и слышу «Батяня». Так под сердцем и тепло сразу. И что неродной, забываю. Оно и немудрено забыть, коли он сам батю своего с мамкой не помнит.

– Совсем, что ль, не помнит? – удивлялись мужики.

– Совсем.

Олег шел по тайге уже шестые сутки. По карте шел и по компасу. Карту достал Архивариус, вынес из хранилища на себе вместе с документами и фотографиями.

Архивариусу Олег уплатил огромные деньги. Почти столько же, сколько людям, которые на него вывели. Вложения, впрочем, тот оправдал.

– Вот здесь, – говорил Архивариус, уперев острие карандаша в красную точку на карте. – Место глухое. Дорог там никаких нет. Техники тоже. И чужие не ходят.

– Он точно там?

– Если живой еще, – Архивариус безразлично пожал плечами, – то там. Архивы, знаете ли, не врут. Зачем он вам?

Олег не ответил. Зачем – Архивариуса не касалось.

К вечеру Олег вышел к реке. Неумело развел костер, поужинал безвкусными консервами, завернулся в отсыревший спальный мешок. Положил в изголовье обрез.

Обрез он купил на барахолке, из-под полы, у небритого угрюмого парня с колючим взглядом. В тайге пристрелял. Меткостью похвастаться Олег не мог, да и какая может быть меткость у городского жителя, в армии оттянувшего три месяца, на сборах после пятого курса. С ножом, приобретенным у того же небритого парня, Олег управлялся лучше – сказывались занятия в фехтовальной секции, еще в юности. Нож, конечно, не шпага и не сабля, но навыки владения холодным оружием остались.

Поутру Олег сверился с картой, наскоро перекусил, выкурил сигарету. Он не боялся – нисколько. Убить или быть убитым не представляло для него большой разницы.

Может быть, это к лучшему, если убьют меня, думал Олег, зашнуровывая рюкзак. Даже определенно к лучшему. Жить он не хотел, давно уже. После того, как не стало Кати и девочек, жить смысла не было. Никакого.

На потухший костер Фролка наткнулся, когда вышел к реке – воды студеной хлебнуть.

Фролка обогнул кострище по кругу, затем присел на корточки. Осмотрел жестяную банку с остатками жира на дне, поднял с земли расплющенный подошвой окурок. Поднялся.

За сорок шесть прожитых лет видеть следы чужаков здесь, в сутках ходу от Кедринки, Фролке не приходилось. А в том, что костер палил чужак, сомнений не было. Их не было бы, даже не окажись рядом с угольями нездешней банки с невиданной наклейкой. Набросать в костер сырых осиновых сучьев ни одному кедринскому в голову бы не пришло, дым от них только и смрад. А тут – некоторые даже толком не прогорели.

Фролка вгляделся, поворошил носком сапога золу, принюхался – костер жгли суток трое назад, не более. Пить расхотелось. Фролка свистнул в два пальца, миг спустя из черничника вымахнул Кержак – злющий бурый кобель дворовой породы. Отмахивая прыжки, помчался на зов.

Минуту спустя Фролка свернул промысел и пустился в обратный путь. На сердце у него стало вдруг тяжко – он сам не знал почему.

К деревне Олег вышел к полудню. Лес внезапно кончился, оборвался у полого спускающегося к извилистой речушке косогора. Олег, хоронясь за сосновым стволом, расчехлил армейский бинокль, купленный на той же барахолке, что и обрез. Приник к окулярам, пять-шесть десятков некрашеных бревенчатых изб метнулись от горизонта к глазам.

Медленно, одно