Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

И сейчас мне приходит на память стишок, который сочинился прямо там, во сне, на улице городка Горохова.

Тихая картина —

Городок старинный,

У косых заборов —

Козы да репей.

Игорек Горохов —

Этакая кроха —

На забор уселся,

Словно воробей.

Сами мы не знаем,

Далеко ль шагаем.

Где дорога наша

Ляжет по Земле?

И совсем неплохо,

Что малыш Горохов

С шаткого забора

Помахал нам вслед...

Почему „Игорек Горохов"? Ну, фамилия, видимо, по названию городка. А имя неизвестно откуда...

Когда прошли квартал, Володька сказал:

— Ты ведь его знаешь, этого воробушка.

И я вспомнил. Это тот второклассник, которого зимой увидел я на улице Первомайской. Его, опоздавшего на урок, не пустили в школу. И я, чтобы утешить беднягу, подарил ему маленький талисман — картонный елочный месяц.

Но тогда я не знал, что он — Игорек...

Мы с Володькой вышли на круглую, поросшую белоцветом площадь. По краям ее стояли две церкви и пожарное депо с каланчой, украшенной деревянными узорами. Каланча и колокольни подымались очень высоко и словно сходились в зените, над нашими головами.

Здесь же стоял еще один дом. Тоже похожий на церковь, только без башен. Нижний этаж у него был подвальный, верхние края окошек — на уровне земли. Перед окнами были вырыты углубления, изнутри облицованные кирпичами. Мы заглянули — там стояла темная, но прозрачная вода.

— В подвале тайная библиотека, — вполголоса сказал Володька. — Пойдем?

Я не спросил: зачем? Раз Володька сказал, значит, надо. Для того мы сюда и шли.

Мы оставили на кирпичном поребрике сандалии и носки. Спустили ноги в яму, потом повисли на руках, цепляясь за кирпичи, спрыгнули. Воды оказалось по колено. Теплая, словно кипяченая. И какая-то плотная.

Раздвигая эту воду ногами, мы подошли к окну с выбитыми стеклами. — Лезем?

— Ага...

Мне было жутковато, один я ни за что не полез бы в таинственный подвал. Но Володька был рядом. К тому же, в сюжете сна явно была пружина, закрученная нужным образом. Она и давала событиям ход.

Мы оказались в темном помещении — неожиданно сухом и просторном. Постояли, держась за руки и привыкая к сумраку. Скоро стали видны этажи полок с косо стоящими книгами — большими и явно старинными. Но Володьку интересовали не книги. Он знал заранее, зачем сюда шел. Он подвел меня к стеллажу и с нижней полки взял сверную в трубку бумагу.

— Вот... нашел... — шепот его разнесся по подвалу.

— Что это? Карта? — спросил я. Таким же шепотом.

— Нет. Чертеж велосипеда. Нашего. Помнишь?

Я помнил. Но не понимал.

— Теперь он уже не такой. Вот... — И бумага с шелестом развернулась.

Словно по заказу пробился в подвальное окно широкий пыльный луч. В этом свете я увидел, что чертеж— синий и звездный. Это было похоже на карту неба, где из лучистых светил составлено крупное созвездие. Звезды соединялись белыми линиями, которые образовывали рисунок велосипеда.

— Ну вот, — вздохнул Володька. — Теперь на нем можно хоть куда.

— Куда „хоть куда"? — спросил я, ощутив нервный холодок. И намек опять шевельнулся во мне.

Володька не ответил, словно боялся чем-то огорчить меня.

Мы торопливо выбрались на улицу, сели на кирпичный поребрик, ограждавший окно подвала. Володька стал смотреть в трубу. Я не удивился, увидев, что она теперь не бумажная, а медная, раздвижная. Подзорная.

— Вовка, можно я тоже гляну?

— Глянь. Пока еще можно, — сказал Володька непонятно. И я не решился посмотреть в окуляр. Взял трубу и положил на колени. Желтый металл был тяжелый и очень холодный. Пахло от трубы медной окисью. (А еще говорят, что не бывает в снах ни ощущений, ни цвета, ни запахов!)

— Ну что же ты, — мягко сказал Володька. — Смотри. Вон туда. Там уже виден поезд.

Я поднял трубу. Между церковью и пожарным депо начиналась длинная прямая улица. В конце ее увидел я приближенную трубой железнодорожную насыпь. На ней пускал пар и двигал шатунами крошечный, словно игрушка, паровоз. Очень еще далекий. За ним тянулись зеленые вагончики.

— Значит, скоро уедешь? — с печалью понял я.

Володька, не глядя на меня, кивнул.

Я сказал не то, что хотел:

— А как же линейка в лагере? Тебе попадет.

Володька чуть улыбнулся:

— Теперь не все ли равно?...

От сидел в метре от меня. Опустил голову, шевелил пальцами босых ног и травинкой трогал на листе подорожника божью коровку.

„Божья коровка, улети на небо..." — вспомнилась мне присказка, которую знают все ребята (и Том Сойер знал). Я посмотрел на Володьку сбоку: медленно и внимательно. И наконец понял, что он умер.

Нет, не сейчас он умер, а уже какое-то время назад. Скорее всего, еще до лагеря. Он вовсе не был похож ни на мертвеца, ни на призрак — почти обыкновенный Володька. Но... именно почти. Была в нем чуть заметная, осторожная отстраненность, словно он боялся испугать меня. И еще — что-то похожее на невидимое свечение. Какая-то особая ясность в облике (несмотря на растрепанную челку, мятую рубашку, испачканные штаны и перемазанные кирпичной пылью ноги). Теперь слова „светлый мальчик" подходили ему больше, чем когда-то.

Да, сейчас я видел, что он из другого мира, не здешний. Но ничуть не боялся. Появилась только теплая такая грусть. Но в то же время и радость: от понимания, что жизнь человеческая не кончается после того, что мы называем смертью...

И все же Володька был, вот он — осязаемый, близкий. Он встал. Посмотрел в яму у подвального окна. Улыбнулся:

— Похоже на бассейн фонтана. Да?

— Да... немного, — неуверенно отозвался я.

— Давай бросим туда по денежке. Такая примета.

— Чтобы снова встретиться? — обрадовался я.

— Нет, — вздохнул он. — Чтобы не забыть...

Я послушно пошарил в карманах парусиновых штанов, но там было пусто.

Володька торопливо указал:

— У меня есть. Как .раз две.

Я вдруг подумал, что он достанет из кармана старинные двухкопеечные монеты — те, что я нашел в старухином саду. Но у Володьки на ладони оказалась пара обыкновенных пятнашек.

Мы