Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

ж!.. Если из фундамента основной камень выбить, так и все остальные посыплются.

Розана не очень-то понимала брата; она не узнавала того места, куда вернулась сегодня, не узнавала родного дома, места, где стала такой же, как все, и вместе с ними переживала – как остаться в живых. Стефан, во всяком случае, дальнейший путь ей указать не мог.

– И мы теперь, – между тем продолжал он, – лежим порознь, каждый под собственной грудой камней. Хорошо хоть Костанта им удалось извлечь из-под той груды и накачать морфием… А помнишь, как однажды, еще совсем маленькой, ты заявила: «Когда вырасту, выйду замуж за Костанта…»?

Розана кивнула:

– Конечно помню. И он тогда прямо взбесился.

– Это потому, что мать засмеялась.

– Это вы с отцом засмеялись.

Оба к еде не притронулись. Стены комнаты во тьме будто сдвинулись – поближе к керосиновой лампе.

– А как было, когда умер папа?

– Ты же с нами ходила, – удивился Стефан.

– Да, мне уже девять исполнилось. Но я ничего толком не помню. Только что было так же жарко, как сейчас, и еще – огромное количество ночных бабочек, которые бились в стекло. Он ведь ночью умер, да?

– По-моему, да.

– Так как это было? – Она пыталась разведать незнакомую территорию.

– Не знаю. Он просто умер. Это больше ни на что не похоже.

Их отец умер от пневмонии сорокашестилетним, проработав тридцать лет в карьере. Стефан помнил его смерть ненамного лучше Розаны. Отец не был краеугольным камнем в фундаменте их семьи.

– У нас фруктов никаких в доме нет?

Розана не ответила. Она неотрывно смотрела на пустое место за столом, где обычно сидел их старший брат. Лоб и темные брови у нее были точно такими же, как у Костанта: похожесть для родственников – опознавательный знак, семейное удостоверение личности, а этих брата и сестру легко было опознать по характерному рисунку бровей, по одинаковой форме лба, они были удивительно похожи, так что у Стефана на мгновение возникло ощущение, что Костант сидит с ними за столом и молчаливо осмысливает собственное отсутствие.

– Так фрукты у нас есть или нет?

– В кладовке, кажется, есть яблоки, – ответила Розана, точно очнувшись и так спокойно, что Стефану даже показалось, что он разговаривает со взрослой женщиной, очень спокойной взрослой женщиной, которую нечаянно вывел из задумчивости своим вопросом; и он с нежностью сказал этой женщине:

– Знаешь что, собирайся! Давай сходим в больницу. Врачи теперь, наверное, уже оставили его в покое.

Глухой, которого спас Костант, уже снова торчал в больнице. С ним пришла и его дочка. Стефан знал, что она работает в мясной лавке. Ее отца в палату, разумеется, не пустили, и он целых полчаса продержал Стефана в душном и жарком вестибюле, где пахло дезинфекцией и смолой от нагретого соснового пола. Он то начинал ходить вокруг Стефана, то присаживался, то вскакивал, все время споря сам с собой, и говорил громким, ровным, монотонным голосом, как все глухие:

– Больше я в эту чертову яму не вернусь! Нет уж! А что, если бы я вчера сказал, что с завтрашнего дня в карьер ни ногой? Как бы теперь дела обстояли, интересно? Небось ни я, ни ты не торчали бы здесь сейчас, да и его, твоего брата, здесь бы сейчас не было. Все мы были бы дома. Дома – живые и невредимые, понял? Нет, я в эту яму не вернусь! Ни за что! Господом клянусь. Уеду я отсюда, на ферму уеду, вот и все. Я там вырос, в предгорьях, на западе; и брат мой там живет. Вот я вернусь туда и стану работать на ферме с ним вместе. А в яму эту я больше не полезу.

Его дочь сидела на деревянной скамье очень прямо и совершенно неподвижно. У нее было узкое лицо, волосы зачесаны назад и собраны в пучок.

– Вам не жарко? – спросил Стефан, и она с мрачным видом ответила:

– Нет, ничего.

Она очень четко выговаривала слова – привыкла говорить с глухим отцом. Поскольку Стефан больше ничего ей не сказал, она снова мрачно потупилась и застыла, сложив руки на коленях. Глухой все еще продолжал что-то вещать. Стефан провел влажной ладонью по волосам и попытался прервать его:

– Все это хорошо, Сачик. По-моему, план у тебя отличный. Действительно, к чему губить оставшуюся жизнь в карьере?

Но глухой продолжал говорить.

– Он вас не слышит.

– Вы не могли бы увести его домой?

– Я не смогла увести его отсюда даже пообедать. Он все говорит и говорит без умолку.

Теперь она говорила не так звонко и отчетливо, возможно от смущения, и Стефан этому почему-то обрадовался. Он снова провел потной рукой по волосам и внимательно посмотрел на девушку; ему вдруг вспомнились горы, туманная дымка в ущельях и водопады.

– Знаете что? Вы ступайте домой. – Он вдруг услышал в собственном голосе ту же мягкость и ясность, как и у нее. – А мы с ним на часок сходим в «Белого льва», хорошо?

– Но тогда вы не сможете повидать брата.

– Брат никуда не убежит. Идите домой.

В «Белом льве» они очень много выпили. Сачик не умолкая говорил о ферме в предгорьях, а Стефан – о горах и о том единственном годе, который провел в столичном колледже. Ни тот ни другой друг друга не слышали. Оба пьяные, они пешком побрели домой; Стефан проводил Сачика в один из домов-близнецов, которые компания «Чорин» построила на западной окраине города в 95-м, когда открывали новый карьер. Сразу за домами начинался карст; бескрайняя равнина, вся изрытая, искромсанная, монотонная, отражала лунный свет и как бы сама неярко светилась дважды отраженным солнечным светом. Щербатая луна, тоже светившаяся отраженным солнечным светом, висела в небесах, точно брошенное хозяйкой на спинку стула белье, которое нуждается в починке.

– Ты передай своей дочери, что все в порядке, – сказал Стефан, покачиваясь на пороге дома Сачика. – Все в порядке, – повторил он еще раз, и Сачик с энтузиазмом подхватил:

– В-все в-в порядке!

Стефан добрался до дому, так и не успев протрезветь, и тот трагический день слился в его памяти с другими днями этого года, он помнил лишь отдельные его фрагменты: закрытые глаза брата, взгляд темноволосой девушки, луну, равнодушно взиравшую с небес, и фрагменты эти не казались ему частями чего-то целого, а вспоминались всегда по отдельности, с большими промежутками во времени.

На карстовой равнине ни ручьев, ни рек нет; питьевая вода в Сфарой-Кампе добывается из глубоких скважин; она очень чистая и совершенно безвкусная. Эката Сачик все время чувствовала на губах непривычный вкус родниковой воды, которую они пили теперь на