Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

мог ни рассмеяться, ни что-либо сказать ей в ответ. Он поступил неправильно, оттолкнув Провина, совершенно неправильно. Он сотрудничал с врагами. А теперь должен сполна заплатить за свое молчание, и цена ему будет тем выше, что говорить ему все-таки тогда хотелось и молчание превращалось в кляп. Он поднимался следом за ней по лестнице и молчал. И все-таки она явилась с той его родины, где он никогда не бывал.

– До свидания, – сказала она на его этаже, но уже без улыбки, чуть отвернув спокойное лицо.

– До свидания, – сказал он.

Он уселся и откинул голову на спинку кресла; мать была в соседней комнате; усталость все больше охватывала его. Он чувствовал себя чересчур усталым даже для того, чтобы путешествовать по той дороге. Разные мелкие события минувшего дня, суета на работе, толпа на улицах города – все это кружилось и мельтешило перед глазами; он, кажется, даже задремал. Потом на какое-то мгновение перед ним возникла та дорога, и впервые он увидел на ней людей: других людей. Не себя самого, не Иренталя, который был мертв, ни кого-либо из знакомых, а совершенно чужих людей со спокойными лицами. Все они шли на запад, ему навстречу, и, разминувшись с ним, следовали дальше. Он стоял неподвижно. Люди смотрели на него, но не говорили ни слова. Зато вдруг послышался резкий голос матери:

– Малер!

Он не пошевелился, но она никогда не могла просто оставить его в покое.

– Малер, ты что, заболел?

В болезни она не верила, хотя отец Малера несколько лет назад умер от рака; вся беда, утверждала она, полностью полагаясь на собственные ощущения, в его бесконечных раздумьях. Сама она никогда не болела, даже роды, даже те два выкидыша, что у нее случились, прошли безболезненно, даже весело. Так что, с ее точки зрения, боли не существовало совсем, существовал лишь страх перед болью, а на страх можно не обращать внимания. Однако она понимала, что Малер, как и его отец, никогда не мог избавиться от этого страха.

– Дорогой мой, – прошептала она, – не следует так терзать себя.

– Что ты, со мной все в порядке. – Все в порядке, все хорошо, абсолютно все в полном порядке.

– Это из-за Иренталя?

Она все-таки произнесла это имя, упомянула умершего, допустила существование смерти, позволила ей войти в эту комнату! Он ошеломленно смотрел на нее, переполненный благодарностью. Она вернула ему способность разговаривать.

– Да… – заикаясь, проговорил он, – да, из-за него. Из-за него. Я не могу с этим смириться…

– Ты не должен надрывать себе сердце, милый. – Она погладила его по руке.

Он сидел неподвижно, страстно желая, чтобы его приласкали, успокоили.

– Это ведь не твоя вина, – сказала она, и в ее голосе вновь тихонько прозвучала знакомая экзальтация. – Ты бы все равно ничего не смог сделать, никак не смог бы изменить положение вещей и теперь тоже не можешь. А он каким был, таким и остался; может быть, он даже хотел этого ареста, ведь он такой беспокойный, бунтарь. Он пошел своим путем. А тебе нужно придерживаться реальности, подчиниться неизбежному, Малер. Судьба вела его иным путем, чем тебя. Твой путь ведет домой. Так что когда ты поворачиваешься ко мне спиной и не желаешь со мной разговаривать, то отвергаешь не меня, а собственную судьбу. В конце концов, у нас теперь ничего не осталось – кроме друг друга.

Он ничего не ответил, горько разочарованный, охваченный чувством собственной вины по отношению к матери, которая действительно полностью зависела от него, и по отношению к Иренталю и Провину, от которых он все пытался сбежать, путешествуя по несуществующей дороге в одиночестве и молчании. Но когда мать снова воздела руки и то ли продекламировала, то ли пропела: «Нет зла в мире, все в нем не напрасно – если только посмотреть на него без страха!» – в Малере что-то сломалось, чувство вины улетучилось без следа, и он встал.

– Это возможно только в одном случае: когда ты слеп, – сказал он и вышел из дому, хлопнув дверью.

Он вернулся пьяным, распевая песни, часа в три ночи. И проснулся поздно, побриться не успел и опоздал на работу; а с обеда вообще не вернулся – сидел в людном полутемном баре за дворцом Рух. Сюда они с Иренталем обычно заходили перекусить днем и заказывали пиво и селедку. Когда к шести часам в баре появился Провин, Малер был уже снова пьян.

– Добрый вечер, Провин! Выпьете со мной?

– Спасибо, с удовольствием. Дживаней сказал, что вы, возможно, здесь.

Они молча выпили, сидя рядом, притиснутые друг к другу толпой посетителей. Потом Малер выпрямился и торжественно произнес:

– Зла в этом мире не существует, Провин!

– Вот как? – изумился Провин, улыбаясь и глядя на него.

– Да. Никакого. Люди попадают в беду из-за своих высказываний, а когда их расстреливают, это их собственная вина, так что зла тут нет. А если же их всего лишь сажают в тюрьму, то тем лучше: в тюрьме легче хранить молчание. Если никто не будет говорить, то никто не будет и лгать, и на самом деле зла по-настоящему действительно не существует – только ложь. Зло – это ложь. Нужно просто молчать, тогда мир сразу станет добрым. И все вокруг станут хорошими и добрыми. Полицейские – хорошие ребята, у них есть жены и дети, тайные агенты – тоже хорошие люди, настоящие патриоты, и солдаты тоже, и государство у нас хорошее, а мы хорошие граждане великой страны, только рот раскрывать попусту не нужно. Не стоит разговаривать друг с другом, не то невзначай соврешь. И все испортишь. Никогда ни с кем не разговаривайте. Особенно с женщинами. У вас есть мать, Провин? У меня нету. Меня родила девственница, причем совершенно безболезненно. Боль – вранье, ее не существует… ясно?

Он стукнул рукой по краю стойки с таким звуком, точно сломал сухую палку, охнул и побледнел. Побледнел и Провин. Все мужчины в баре – с мрачными лицами, в дешевых серых костюмах – сразу уставились на них; потом волны разговоров зашелестели снова, то усиливаясь, то ослабевая. На висевшем за стойкой календаре был октябрь 1956 года. Малер сунул за пазуху ушибленную руку, прижимая ее к груди, молча взял свой стакан левой рукой и допил пиво. «В Будапеште, в среду, – тихо повторял человеку в комбинезоне, видимо штукатуру, сосед Малера, – в среду».

– Так это все правда?

Провин кивнул:

– Правда.

– А вы не из Сорга, Провин?

– Нет, из Раскофью, это на несколько километров ближе. Может, зайдем ко мне домой, господин Эрей?

– Я слишком пьян, чтобы ходить в гости.