Читать книгу - "Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте - Анастасия Вихарева"

– Известное дело, и я о том же! – отозвался Его Величество. – Нельзя вольному человеку дать наказание по всем законам, не пережить ему расставание с вольными своими помыслами. Ведь я законы пишу, чтобы учить человека, а не убить его. Вырывать погибающего из сетей, сужающих кругозор, да надолго, лет на пять – вот спасение! А как еще объяснить, что брать чужое нехорошо, если только малым соблазняется глаз? А там, закрытый, начнет он мечтать о вольных просторах, привыкнет к мыслям широким – и уже никто не заставит думать рожденную птицу обратно узенькими щелками. Выпадет из гнезда и полетит по просторам отечества. Тут заводик прибрал к рукам, там государственным мужем стал… Права ты, – согласно кивнул Его Величество, – не станет яичко золотым, если предложить за него цену некому. Только голый народ начинает поднимать себя самого до нужного уровня. Смотрю на мужей – кем были, и кем стали! Главное, чтобы не забывали, кто крылья им дал.

Его Величество посмотрела на мужа с одобрением. Вопреки ее подозрениям, голова у него была на месте, хоть и заносило порой. Уж слишком она торопилась судить.

Сидеть в песцовых мантиях в жарко натопленной тронной зале было некомфортно. Пожалуй, следует дать наказ, чтобы топили поменьше, и так выйдет экономия, которая добродетелью станет в глазах народа.

– Я думаю, правильно будет решение твое, каким бы оно ни было, – поощрила она Его Величество, сделав знак, чтобы следующие посетители вошли в залу.

– Мы им помилование выдадим, – шепнул ей Его Величество о заранее принятом решении, наклонившись к уху. – На исправительный срок. И что они все время попадаются? – недовольно и горько поморщился он. – И ведь хоть бы раз заступился кто, кроме меня! А скольких государственных мужей содержат… Мы вот вроде немного платим чиновникам, а они за место свое держатся – не оторвешь, и работают на благо государства…

Его Величество с осуждением и сочувствием покачал головой в некоторой задумчивости, подсчитывая доход, который приходил в казну как подать и процент за помывочные мероприятия. Деньги обычно были такими грязными, не разглядишь, своя валюта или чужая, номерные знаки на банкнотах не просматривались. И ведь кто-то же бросал их в грязь! А все говорят, денег у народа нет. А еще налоги, которые капали в казну, когда отмытая валюта становилась чистой, как слеза. Держать при себе такие деньжищи было несподручно, то инфляция, то деноминация, вкладывали во все что можно и нужно.

– Если они на дороге столько собрать умеют, может, определим их на государственную службу? Пусть бы в казну сразу и собирали. А то жалование платим кому ни попадя, а казна все одно весит меньше жалования!

– Хорошая мысль, – задумчиво произнес Его Величество. – Казначея и сборщика податей потом пристроим куда-нибудь. К привычной-то работе они не приспособлены. Сдается мне, обворовывают нас. Вот откуда у них столько добра? По отчетам не придраться, а глаза другое зрят. С другой стороны, службу государственную несли. Им бы губернию какую, пусть еще поучатся.

– Или депутатами от народа, пусть замалюются, бумага все стерпит, а если жалобу накатают, дальше нас не уйдет, некуда, – пожала плечами Ее Величество. – Внушение сделаем, чтобы не обворовывали нас и народ наш. Наша казна народная, но не до такой же степени, чтобы всякий себе карманы набивал. Стране без них богаче, – она взглянула строго на представших перед нею разбойников и секретаря, который сидел чуть ниже ее и чего-то писал в длиннющем свитке. – Все слышал? – обратилась она к секретарю. – Запиши Указ да народу передай: мол, мы, Наши Величества, раскрыли заговор против народа нашего. Казначей – казнокрад, сборщик податей – дегенерат, все мыслимые и немыслимые бедствия народные от их некомпетентности. Обчищали казну и вывозили за пределы царства-государства, а посему повелеваю…

– Повелеваем! – поправил жену Его Величество.

– Пусть будет по-твоему, – согласилась она. – Не суть важно! Повелеваю извести гнид с лица земли, как вошь поганую. И назначить на место казначея… Подойди-ка сюда, – подозвала она одного из разбойников. – Как зовут-то тебя?

– Пантелей Вороватый. Так меня в народе окрестили, – скромно представился грубоватым голосом солидностью обиженный человек. Был он мелковат и глазки у него бегали туда-сюда, туда-сюда, будто стрелял он ими, присматриваясь к имуществу.

– Знает, как добро считать, – отметила Ее Величество про себя, кивнув на него Его Величеству. – Пана Телея Вороватого… Вроде и звание есть, но звучать имя твое должно, – она прикусила губу и задумалась, – Имя поменять не сложно, если знаешь к чему приставленному быть. А посему звать будем тебя Пан Телей Воровский. Пана Телея Воровского на должность главного казначея. И…

Она уставилась на второго разбойника, которые уже как бы разбойниками не были, получив прощение.

– По батюшке или по матушке, Ваше Величество? – поклонился тот.

– Как есть, оболтус! – всплеснула Ее Величество руками. – Да как же это можно-то под двумя именам жить?!

– Так, Благодетельница Матушка, из цыганских евреев я, так положено у нас. Если одно имя опорочат, второе укроет от позора!

– Да ты что! – удивился Его Величество, присматриваясь к новому казначею и сборщику податей.

Смутные сомнения начали ему подсказывать, что, может, он поторопился. Но сделать со слугой своим волен был в любое время всякое, чего бы не пожелалось, а шанс дать – это святое. За это, может, Бог помилует, если какое наказание должно выйти. Ведь если не судить, то не судим будешь.

– По батюшке я Барон Обер Удо Нитки, а по матушке Душегуберман. Но можно просто: Веревка или Мыло. Я привык. Куда бы не пришел, в народе так и кличут: веревку и мыло не заказывали?»

– Что же это за народ такой! – возмутилась Ее Величество. – Если к ним пришел человек, пусть с таким именем, как Веревка и Мыло, высмеивать его? Не заказывают они! Закажут, заставим! – пригрозила она. – Цыганские евреи? Что-то не слыхала я… Я смотрю, удал ты и крепок, черные кудри вьются, и брови, как крыло вороново, нос не наш в профиль, будто с тебя древние статуи ваяли. Мы, пожалуй, поговорим с тобой в другом месте и в другое время…

– Из тех, Матушка Благодетельница, которые за Моисеем пошли, да так в пустыне и отстали. Как взошел он на гору за письмецом от Бога Нашего, собрали мы народное злато-серебро и отлили скульптуру Бога Нашего. Спасемся – думали мы, народ благой, народ избранный Моисеем по слову Бога Нашего. Во славу же Бога отливали, – но тут лицо цыганского еврея стало пасмурным. – А Моисей, как с горы вернулся, сам не свой стал. Письмецо от Бога порвал. Скульптуру ногами запинал. Кричит: всех убью, всех, паскуд, порежу! И требует, чтобы прошло по стану войско и убивали бы всех, кто не в войске. За истину, – кричит, – за святую землю, которую еще не получили, а уже и меня, и Бога прогневали! Тьфу, царя на вас! Тьфу, царя на вас!

– Больной он у вас что ли умом был? – удивился Его Величество.

– Больной не больной, а все к тому шло. Он ведь нас на святую землю свою вел, а разве была она у него? Ведь не видал ее сам, а народ смутил. Что, плохо нам жилось в Египте-то? Ведь и хлеб был, и дома у каждого не по одному, и при землице дом стоял. Ну, побивали нас, бывало, палками, так ведь и своих били. На то вельможные паны поставлены фараоном, чтобы народу не трудолюбивому леность в голову не ударялась. Богато мы жили, нам фараоновы подданные завидовали и все время пальцем тыкали: мол, вот, идет чужой народец, а мы тут как рабы перед ним кланяйся. Ведь сколько золоту собрали, что поднять не все смогли. Давали нам египтяне в долг, знали, отдавать есть чем. И умыкнули золотишко по слову Моисееву…