Читать книгу - "Немезида ночного ангела - Брент Уикс"

череда лиц гостей, одинаковых, несущественных. Что бы ни выражали эти лица, страх, замешательство или гнев, язык их тел говорит о том, что нападать они не готовы – их центры тяжести смещаются назад, люди отшатываются.

Я пригибаюсь, бросаюсь в сторону, размазываю свой след. Высокий имперец с мэнкетчером в руках спешит обогнуть тяжелую повозку и выскочить из-за нее мне наперерез. Кажется, он потерял меня из виду.

Дарзо порой заставлял меня выполнять одно упражнение, которое я терпеть не мог: он просил меня что-нибудь плохо украсть у торговца на переполненном людьми рынке. Большинство воров стараются стянуть товар как можно незаметнее. А Дарзо говорил, что я должен уяснить, где пролегает грань между успехом и провалом. Насколько плохо можно что-то своровать и не понести наказание?

Он врал. Основной смысл тренировки заключался вообще не в этом, хотя правду он мне рассказал только много лет спустя. Дарзо учил меня убегать в толпе, где почти некуда ступить, где окружающие могут вмешаться, могут ничего не заметить, могут неожиданно сдвинуться с места или встать столбом. Вот что я тогда понял: свои козыри лучше держать при себе.

Если вскроется, что я талантлив, то ситуация сразу же изменится. О мэнкетчерах можно будет уже не беспокоиться. Если гвардейцам хотя бы покажется, что я использую талант, то никто даже не попытается поймать меня живьем. Маг – сам по себе оружие. Чтобы остановить мага и не подвергнуть никого опасности, его надо убить.

Но это не означает, что я вообще не могу прикоснуться к таланту.

Я пригибаюсь перед тяжелой телегой, нащупываю выступающую ось, подныриваю под нее, подтягиваюсь и, ускорив себя талантом, вылетаю из-под телеги с другой стороны.

Ногами я подсекаю имперца. Тот падает лицом вниз. Я вскакиваю, он успевает лишь охнуть, и я ударяю его обеими руками по стальному наспиннику, вышибая остаток воздуха из его легких.

Но при этом я подставляю спину его напарнице, которую не заметил. Вздрогнув от неожиданности, она бросается на меня с коротким копьем.

Я отклоняюсь в сторону, поднимаюсь, зажимаю копье под мышкой; жакет рвется, моя кожа, наверное, тоже. Но я уже проворачиваюсь на месте, быстро, неумолимо – в такой ситуации нет времени ни на что другое, кроме сплошного натиска. Копье ломается, и моя левая рука беспрепятственно летит к стражнице; лишь в последний миг я разжимаю кулак, который убил бы ее, и бью по челюсти раскрытой ладонью.

Обмякшая, она отлетает в толпу.

Окружающие ахают, отшатываются прочь и этим выдают мое местоположение, все равно что ткнув в него гигантским пальцем. Напарница гвардейца упала в ту сторону, куда я хотел бежать дальше, поэтому я проскакиваю в пустоту, оставленную ее отлетевшим телом. Заметив, что все еще держу в руке сломанную половину копья, я наклоняюсь и поднимаю свалившийся с головы стражницы шлем.

Уклоняюсь, толкаю, уклоняюсь. Пригибаюсь и цепляю шлем на голову. Он маленький и чуть не срезает мне уши. Освободив наконец руку, я прижимаю ее к подмышке и в то же время начинаю выкрикивать, вторя другим имперцам:

– Расступитесь, расступитесь! Имперская гвардия. Куда он подевался? – Я иду, выпрямив спину, и держу в руке половину копья.

Те, кому из-за спин и плеч других людей видно только мою голову, клюют на эту уловку. Они пятятся, освобождая путь.

Я проталкиваюсь через них так же быстро, как и мои преследователи. Большинство встречных, которые видят на мне имперский шлем и больше ничего из униформы, принимают меня за не успевшего переодеться офицера, или они вообще ничего не думают, стоят и ошалело таращатся. Пытаясь сообразить, что к чему, они замирают на месте.

Благодаря этому у меня получается выиграть время и продвинуться дальше.

Я замечаю в толпе еще одного солдата, он хмурится. Я кричу ему, тычу пальцем влево, будто приказываю искать в той стороне, и нарочно пригибаюсь, чтобы мой жест было видно хуже. Мне неизвестно, какие сигналы подают друг другу имперцы, и я кляну себя за то, что весь вечер не обращал на это внимания.

Через несколько секунд я снова вижу его, он сделал несколько шагов в том направлении, куда я указал, но остановился, задумался и теперь пробивается обратно, расталкивая недовольных людей, уставших от того, что их гоняют туда-сюда.

Я пригибаюсь, будто хочу завязать шнурки, и снимаю шлем, снова чуть не оторвав себе уши.

Затем, вихляя, я прокладываю себе путь через толпу, бегу зигзагом как крыса, над которой кружат ястребы.

Раздаются четыре пронзительных свистка. Я прыжком ложусь на землю, где на меня чуть не наступает здоровяк-крестьянин, затем переворачиваюсь.

На меня никто не нападает, но если вы слышите непонятный вам сигнал, то не стоит оборачиваться и ждать, что произойдет; наоборот, нужно подумать о худшем и спасаться. Я прячусь под телегу, даю ей протащить меня немного в обратном направлении. Плохо то, что видны мне отсюда только ноги. Через несколько секунд мы проезжаем мимо солдата. Наверное, это тот, последний, – я снова перекатываюсь и поднимаюсь на ноги у него за спиной.

Он стоит во весь рост, машет рукой с тремя вытянутыми пальцами. Затем опускает ее.

– Да иду я, иду, – ворчит он. После чего ругается на своего командира.

Меня он не замечает, поэтому я семеню за ним следом, стараюсь поспевать, пока он криками расчищает себе дорогу.

В пылу борьбы, когда противник сильно превосходит вас числом, очень легко ослепнуть. Когда вы сосредоточены на том, что перед вами, и даже секундная невнимательность может грозить смертью, вы забываете обо всем остальном. Но забывать нельзя. Не оглядываясь по сторонам, или назад, или чуть дальше вперед, вы рискуете загнать самого себя в тупик.

Я уже забрался дальше, чем рассчитывал. Я почти подобрался к концу широкого моста… но впереди, за моим солдатиком, который разгоняет для меня толпу, имперцы решили применить новую тактику. Они перекрывают весь мост. Выстраиваются шеренгами, перегородив его стеной из тел.

Позади них остались несколько сотен человек, ждавших посадки на корабль, а перед стеной, которая уплотняется с каждой секундой, образуется пустое пространство. Люди, успевшие пересечь черту, поднимаются на борт штормохода, очередь уменьшается, а стена солдат стоит на месте, лицом ко мне и к растущей пустоте; они ждут, когда я попаду прямиком к ним в пасть, которая с каждой секундой распахивается все больше.

Вширь стена гвардейцев и магов занимает весь мост, глубиной она в три человека. В первой шеренге бойцы стоят плечом к плечу, ощетинившись копьями – хотя копья тут и там приподнимаются, когда солдаты вроде моего