Читать книгу - "АУА - Юрий Иосифович Коваль"

за гитару.

Глянув в зал, я понял, что сюрпризы не кончились. В зале сидели дети, а я готовил программу для взрослых. Сам Эдик, его секретарь и работники Дома архитекторов меня злостно надули, обещая взрослую аудиторию. Думаю, что это был последний концерт, на котором зрители видели нас на сцене вместе.

* * *

Вспомнил вдруг, как Тимур Гайдар сказал про меня Якову:

— Он всегда уезжает и иногда возвращается.

Приехали с Яшей в Малеевку. Здесь Чухонцев, здесь и Солонович, здесь и Ст. Рассадин.

Генка Снегирёв позировал для портрета. Попивая клюквенную, рассказывал рецепт против алкоголизма:

— Возьми ногтей человечьих и влей в них бутылку водки. Получается — ногтёвка. Дай настояться как следует и выпей.

Гена лечит наложением рук. Всё время допытывался, нет ли у меня каких болезней. Потом все-таки придумал мне болезнь, схватил меня за лоб и дико закричал:

— Снимаю!

И снял.

Отвёз в Москву Рассадина. Очень резкий в оценках, но милый человек. Рассказывает и рассуждает занятно.

Генка Снегирёв лечил здесь, в Малеевке, одну старуху наложением рук. У старухи болела печёнка. С криком «Снимаю!» Генка ударил её под рёбра. Потом Генка уехал, а старуха валялась в постели. Ей, дуре, было очень плохо. Яша встретил Генку в ЦДЛ и сказал:

— Старуха жалуется.

Генка ответил:

— Я же ей, дуре, сказал, что поначалу после наложения рук будет трудно. Полная перестройка организма.

Генка Снегирёв объяснял Ире Токмаковой, что каждая женщина должна иметь свой стиль.

— Ты должна работать в стиле — «на коровьем реву».

— Ты ль это предо мною, Гена?[2]

— Да, это я. Иду с рентгена.

— Туберкулёз?

— Да нет, пустяк.

Ходил просвечивать костяк.

Вот, погляди на плёнку эту.

Что видишь?

— Признаки скелету.

Ужели этот строй костей —

Твоих вместилище страстей?

— Да, это так! Зимой и летом

Я этим пользуюсь скелетом.

— Ну, друг, с такою арматурой

Широкой надо быть натурой!

— Пойдём скорее в «Пиво-воды».

Ведь пробегают наши годы!

— Да, всё течёт! И с каждым летом

Всё больше шансов стать скелетом.

* * *

Яков приехал из Москвы с оригинальным сообщением: «Уже два дня, как умер Косыгин, но об этом пока молчат. Должны сказать сегодня по телевизору».

Радио (не скажу чьё): «ТАСС наконец объявил о смерти Косыгина» (запись Я. Акима).

Яков рассказал, что в Молдавии сняли Бодюла. Он был душитель интеллигенции. Всех выгнал из Молдавии. Здесь, у нас в Малеевке, живут Ион Друце и Видрашку. Жена Видрашку — Аллочка — всё время болеет.

Незамедлительно после известия о смерти Косыгина спросил меня Яков, нет ли выпить. Был у меня, был у меня кальвадос, о котором я мечтал со времён чтения Ремарка.

Выпивши кальвадоса, Яков пел весь день. Мы катались в Осташево, и Яков спел всё, даже — «Жил отважный капитан…».

Сухое лицо

По дороге на Осташево махнул мне мужичок с рюкзаком. Я остановился, посадил его.

— Мне до Солодово, в магазин. Здесь-то магазин тоже есть, да я из доверия вышел.

— Отчего так?

— Так уж.

В автомобильное зеркало я видел его лицо, спитое, конечно, но не очень, больше бледности болезненной и никчёмности. Действительно, невзрачное какое-то и никчёмное лицо. Ни носа тебе опухшего, ни заплывших глаз — сухое лицо. Но не благородная сухость, а так — выветренность прошлогодней травы. Безразличнейший разговор:

— Мне надо много водки.

— Сколько же?

— Да уж сколько надо.

— А отчего из доверия вышел?

— Да так, проштрафился.

Рассказывать он ничего не хотел, а поболтать ему хотелось.

Доехали до магазина, у которого я и увидел возок, что на рисунке. За Сухим Лицом вослед зашёл я в магазин и услыхал, что заказывает он ящик водки. 26 бутылок попихал он в рюкзак и попросил отвезти его обратно. Я купил кагору, и Сухое Лицо ревниво перешиб меня, купив два кагора.

Повеселевший, на обратном пути он рассказал, на что ему ящик водки. Он продаёт водку. На Рузе-реке продаёт он водку замёрзшим рыбакам (подлёдным). Бутылка — 5 рублей. Чистый доход с ящика — 15 рублей.

— А больше ничем не зарабатываешь?

— Не берут меня.

Меня так и подмывало взять с Сухого Лица деньги за проезд, и всё же я его пожалел, не взял денег. Вылезая из машины, Сухое Лицо раскололось:

— Надо мне было раньше сесть. Вышел бы молодым, женился. А теперь?

Я много поездил, пока жил в Малеевке. Был в Боровске, был в Можайске, в Волоколамске, был в Верее. Добрался и до деревни Марс.

Деревня эта стоит на буграх, и не знаю, что в ней особенно марсианского — разве многоплановость пейзажа. Набросок сделал я торопливый, марсианского не нашёл, и это, конечно, моя беда. Можно бы сделать мощно. Но я уже рад, что хоть плохонькой, но есть в моей жизни рисунок — «Деревня Марс».

А больше всего понравилась мне Верея. Здесь бы мне дом.

Одно из любимых моих блюд в Малеевке — блинчатый пирог. Меня поражало это соединенье пирога с блинами, переложенное капустой.

Чабук — так звали в лагере Чабуа Амирэджиби (рассказал Марлен Кораллов). Марлен получил 25 лет за организацию покушения на Сталина.

Чабуа в общей сложности был осуждён на 83 года.

С Марленом Коралловым я познакомился на похоронах Ю. Домбровского. После похорон мы с Андреем Битовым и Юзиком Олешковским поехали в ЦДЛ. Там неожиданно собрались мы за одним столом с Чабуа и Марленом. Поминая Юру, мы все встали. Б. А. сидела в баре и печально глядела на нас. Она была не одна, и подойти к нам не могла. Чабуа поразил меня.

Всё та же оттепель с утра. Вялый туман стелется над землёй, душит.

Очень темно в комнате. С утра сидеть с электричеством тяжело и душно. А на улице влажный озноб. Вернёшься в электрическую комнату, и вроде поуютней.

Любовь к Арсению Александровичу Тарковскому совершенно неистребима во мне.

Шёл из Литфонда и встретил вдруг Арсения Александровича. Он стоял на той стороне в сугробах снега и не решался перейти улицу. Я кинулся к нему, мы обнялись.

— Переведите меня