Читать книгу - "АУА - Юрий Иосифович Коваль"

грешник, в медвежье говно. Рябину ел чистодорский медведь. Мы шли дорогой, а Вадим крепью, и на дороге мы видели больше, чем он в крепи.

Неподалёку от нашей Цыпиной Горы есть деревня Палшемско, и вот — Палшумо. Деревни-близнецы, и озёра при них очень схожи. Конечно, «Палшумо» — нерусское слово, и все-таки я прикидываю, что кто-то когда-то делал здесь пал — палил лес, и был от этого пала немалый шум.

Вчера ещё вечером, возвращаясь из Чистого Дора, видели в свете фар иней на траве. Ночью мёрзли и утром мечтали о бане. Поехали в Ферапонтово, и добрый Валентин Иваныч согласился истопить нам баню. Мы наносили воды, и через три часа наслаждались, грелись и даже, распаренные, окунались в святые воды Бородаевского озера.

Приехал к нам снова Женя Уханов. Привёз таз печенья, ведро варенья, конфет и ещё неведомо чего.

* * *

Были мы в деревне Лукинско. Искали там дом умершего дедушки. Дом и сад. Нашли и глядели на дом и сад, ниспадающий к реке. В своей жизни я побывал уже во второй деревне с названьем Лукинско. Первая — на Бородаевском озере, где мы ловили раков. И, пожалуй, впервые я понял, что названье это происходит не от лука — огородного плода, а от речной излучины. Лука реки или лука озера? И деревни Лукино, которые я встречал не раз, того же корня.

* * *

Почему же день сегодня — кислого пороху? День Кислого пороху вот почему. За деревней Лукинско, что неподалёку от Красного, мы с Лёвой заметили над головою нашей шестерых гусей. Это были гуменники. Вдруг они сели неподалёку на поле. Я стал к ним подкрадываться, хоронясь за стожком, и подошёл на 80 шагов. Выделив, я ударил, но сработал только капсюль, порох не воспламенился, картечь взрыла землю в 15 шагах передо мной.

* * *

В гостях у нас были Марина Сергеевна и Лена. Научные сотрудники Ферапонтова монастыря почтили нас. Милейшие и замечательные люди.

Мы принимали и угощали их, как могли. Опятами. Опята солёные, опята жареные. Между тем зашёл и Гелескул.

— Так признайся, — сказал я, — колдовал?

— Моя сила так далеко не распространяется, — сказал он. — Но немного-то поколдовал.

На Шексне ожидали парома. Две женщины бродили у паромного причала. Увидевши нас, они прервали было своё дело, но после плюнули и снова продолжили. Они шарили в кустах — собирали пустые бутылки. Не слишком много, но десятка два собрали.

Поехали мы в Белозерск. На пароме через Шексну шофёры повылезали из своих грузовиков, и этот гусь вылез первым.

«Какой-то полупузан, — думал я, делая набросок. — Полушофёр — полуБальзак».

Он меня смешил задумчивостью своей и полуромантизмом. Тут из другого грузовика вылез новый шоферюга, прислонился к машине, облокотился на капот, закурил.

Он не оглядывался по сторонам, на всё ему было наплевать, видывал он всё это, видывал и Шексну, и грузовики, и затопленные церкви.

Пока трясся паром на шекснинской волне, он и не шевельнулся, только рука его с папиросой взлетала — вверх-вниз, вверх-вниз и щёлкнула, наконец, окурок в воду.

* * *

Вашки — Вашпан — Вашкозерки. Что это за «Ваш» — не понимаю. А Вашкозерки — очень красивое место. Деревня на дороге — изломанные озерки справа и слева. Но деревня-то опять полумёртвая, два дома живут, остальные заколочены.

* * *

От Шубача лесом шли к Святому озеру. Шли — не знали, отчего оно Святое. А как вышли на высокий берег, сразу поняли — вправду Святое.

Неподалёку от Святого озера поднял на лесном холме стаю тетёрок.

Пошёл после обеда в лес. Не охотиться, а глянуть известный у нас на Горе камень — Божий следок. На камне этом явно отпечатаны два следа человеческой ноги. Отпечатки глубоки, но не слишком, как раз в меру. С такой глубиной отпечатывается нога человека в глине или рыхлой земле. Божий Следок завален был опавшими листьями, я разгрёб их и обнаружил ягоды ландыша, положенные в следы, какие-то цветочки. Видны были на камне и восковые капли. Кто-то зажигал здесь свечу.

Хотел было узнать, какого размера нога, оставившая след в камне. Но приложить собственную ногу, чтоб соразмериться, — не решился.

* * *

К нам на Гору пришёл старичок с бидончиком и с сундучком. Бидончик старичок унёс, а сундучок у нас остался. В бидончик свой старичок шиповных спелых ягод понабрал, а сундучок набился требухой от рябчика и тетерева. Сундучок-то был собака, и так мы его сразу назвали: Сундучок. А кто хотел звал его Рундучок и Чемоданчик.

Сундучок

К нам приблудился кургузый толстоватенький пёс, которого мы назвали Сундучок. Лапы у Сундучка так странно искривлены, как будто ласты у тюленя. Пасть у него здоровая, и в неё влезает что угодно. В первый же день Сундучок стал своим человеком в нашей компании. Он слопал всю рябчиковую требуху, а что не влезло в него, где-то закопал. Мы все были довольны, что требуха не пропала даром, а особенно Витя, который вообще не любит, когда что-то пропадает даром, хотя бы и требуха. Сундучок пристроился жить у нас под крыльцом, исправно встречал и провожал нас. Из-за требухи Сундучок воевал с сороками, отгонял их от дома, опасаясь, что они разыщут его захоронки. Один раз я заметил, что Сундучок жуёт что-то странное, что-то чёрное и длинное торчит из его пасти. Жевал он это слишком долго, и я вышел на улицу поглядеть, что это он жуёт. Это оказался хвост леща. Лещ же копчёный, верней, его хвост имел соседский вид. Остальную часть Сундучок, скорей всего, уже заглотал. Я не знал, как быть, — то ли тянуть за хвост, спасая леща, то ли спасать Сундучка. Полдня ходил Сундучок с хвостом леща, торчащим из пасти, и имел в этот день два хвоста — свой собственный и лещовый.

Прощаясь с Горою, пошёл я в лес. Сундучок увязался со мною. Я его отогнал, чтоб не мешался. Но он никак не хотел отставать — всё плёлся за мною. Тогда я обругал его и крепко пригрозил. Он прилёг на бугорок и всё следил, как ухожу я в лес. Уже у самого леса, оглянувшись, я всё видел Сундучка, лежащего на бугорке, том