Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

– Папа, мама! Я слышу что-то странное!

Странный звук повторился, он стал громче. Вот опять. Сердце Моны заколотилось. Осторожно, шаг за шагом, она подошла ближе. Да, это ее мечта! В углу лежал, свернувшись в клубок, и попискивал очаровательный щенок спаниеля. Мона протянула к нему руку, он легонько куснул ее. Задыхаясь от счастья, она погладила шелковистую шкурку, нежное дышащее тельце.

Мона заглянула щенку в глаза, а он заглянул в глаза Моны. Потом облизнулся и встал на лапки. Эта прелесть и была подарком! Но было кое-что еще, такое… трудновыразимое. Мгновенно возникшая взаимная симпатия девочки и щенка заставила ее почувствовать живую ткань мира. Общую для всех существ.

– Я назову тебя Космос, – сказала ему Мона, плача от радости.

Космос в ответ два раза тявкнул.

* * *

Брать щенка с собой в музей, даже в сумке, Анри не разрешил. Настаивать Мона не стала, но дала себе слово каждый раз, вернувшись домой, пересказывать Космосу очередной урок. Идея была такой смешной, что Анри поддержал ее. И в шутку посоветовал Моне фотографировать самой или покупать открытку с изображением нового произведения, чтобы показать собаке.

– Пожалуй, это логично! – согласилась она с самым серьезным видом.

И добавила, что будет наклеивать эти картинки на симпатичные пластиковые карты, которые получила на день рождения. Так они станут прочнее.

– Космос будет доволен!

Анри восхитился про себя затеей Моны и вспомнил об экстравагантном поэте и художнике Марселе Бродхарсе, который в 1970 году записал интервью с котом о современном искусстве. Бродхарс был бельгийцем, как и величайший художник-сюрреалист Рене Магритт. С ним-то они и пришли познакомиться.

В центре картины пара высоких ботинок. Они изображены с высокого ракурса, развернуты вполоборота, задники справа, пальцы слева. Да, именно пальцы, а не носки, потому что ботинки постепенно переходят в стопы. Точнее, тщательно выписанная кожа ботинок начиная примерно с лодыжек превращается в светлую человеческую кожу с четким венозным рисунком. Благодаря безукоризненно выполненным цветовым переходам это превращение предмета в часть живого тела выглядит совершенно естественным и убедительным. Мелкие обувные и анатомические детали еще увеличивают правдоподобие: например, продетые в четыре дырочки и развязанные наверху шнурки или нестриженые ногти, розовые у основания и грязноватые на кончиках. Стопы явно человеческие, но отсеченные от тела или принадлежащие невидимому призраку. В окраске этого жутковатого объекта преобладают глухие, угольные тона. Нижнюю часть вертикального холста занимает светло-коричневая гравиевая площадка. А верхние две трети – три суковатых доски какого-то бежевого забора.

Мона простояла перед картиной три четверти часа, прежде чем начался разговор.

– Вот видишь, – начал Анри, – с Магриттом мы вроде бы возвращаемся к манере более классической, чем у тех художников, о которых говорили в последние несколько раз. Это масляная фигуративная живопись на холсте.

– “Классической”? Да что ты говоришь, Диди! У меня так от этой работы мороз по коже! У нас в школе есть ребята, в том числе Лили, которые обожают фильмы-страшилки про зомби. А я ненавижу. И вот эта твоя картина с отрезанными, похожими на ботинки ногами напоминает мне такие фильмы, хочется закрыть глаза руками. Прости, что я так говорю.

– Перестань извиняться, когда тебе кажется, что твое мнение не совпадает с тем, чего от тебя ждут. Ты вольна чувствовать что угодно. А то, что тебе неуютно в мрачном, зыбком мире Магритта, говорит одно: ты сумела разглядеть в картине как раз то, что в нее вложил художник.

– По-твоему, Магритт хочет нас испугать?

– Не исключено. Вспомни одну очень важную вещь. Наивно думать, что искусство существует только затем, чтобы украшать нашу жизнь красивыми вещами. Это ошибочное мнение. Скульптура, живопись, фотография, литература, музыка и театр обращены к глубинным слоям нашего существа и обостряют глубинные эмоции, в том числе наши страхи. Ты говорила о кино. Многие художники, принадлежавшие, как и Рене Магритт, к направлению, которое называлось сюрреализм, родились в то же время, когда появились первые фильмы. А сюжеты этих фильмов нередко были жутковатыми. Сюрреалисты не вылезали из кинозалов, кино стало для них чуть ли не наркотиком. Одна из их любимых полнометражных лент, “Носферату” Фридриха Мурнау, снятая в 1922 году по мотивам “Дракулы”, рассказывает о вампирах.

– Здесь, я думаю, речь скорее о призраках.

– Объясни почему.

– Во-первых, эта непонятная форма: наполовину ноги, наполовину ботинки. И потом, название: картина называется “Красная модель”. Это не вяжется с тем, что мы видим. Красного нет в помине, только холодные цвета. И почему “модель”? Ботинки, обрастающие плотью, пустые. Но название заставляет думать, что в них все-таки кто-то или что-то есть. Вот я и говорю: над всем этим витает призрак.

Чтобы приободрить внучку, Анри хорошенько потрепал ее буйную шевелюру.

– Я тебе сделаю то же самое, – пригрозила Мона.

Анри наклонился и дал ей растрепать свои волосы. С торчащим надо лбом хохолком он стал похож на клоуна. Мона прыснула.

– Призраков прогоняют смехом, – шепнул ей на ухо дед.

Об этом замечательном методе, который не очень-то вязался с внешностью такого солидного, серьезного господина, как Анри Вюймен, он узнал из чудесного мультфильма Миядзаки “Мой сосед Тоторо”. Там в самом начале семья переезжает в давно пустовавший дом, и отец учит двух своих дочек разгонять нечисть смехом, пусть даже напускным. И это действует: тени разбегаются.

– Призраки, или фантомы, населяют наше детство, – сказал Анри. – Они любят притаиться в темном углу подвала, в кроне дерева на плохо освещенной дороге, даже в таких безобидных предметах, как покрывало, шляпа, а то и рисунок на обоях или слив в ванне. “Фантом” – слово того же корня, что и “фантазм”, продукт нашей фантазии. По мере того как мы взрослеем и лучше понимаем, как работает воображение, фантомы постепенно превращаются в фантазии.

Анри хорошо знал, что этот способ прогнать призраков помогает успокоиться и избавиться от страхов, например, позволяет заснуть, когда ты один дома. Но знал он и то, что, когда призраки исчезают, наступает некоторая опустошенность, потому что вера в сверхъестественное и страх перед ним гарантируют очень сильные переживания.

– Это изображение – не совсем страшилка. Скорее, дурной сон, неприятное наваждение. Что ты скажешь о почве снизу и заборе сзади?

– Скажу, что площадка с мелкими камушками похожа на прыщеватую кожу. – Она брезгливо сморщилась. – А сучки на досках похожи на глаза. О, Диди! – Она хлопнула себя ладонью по лбу. – Я вспомнила: в Лувре на натюрморте Гойи