Читать книгу - "Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин"

Как имплантолог, Дмитрий понимал биологическую природу холопов, но все равно избегал глядеть им в глаза. Казалось, что холопы видят его насквозь, понимают, очень жалеют – но не могут взять в свое бесконечное счастье. При этом от них воняло хлевом, их марлевые маски были зелеными от соплей, и жрали они такую мерзость, что ни о какой эмпатии, конечно, не могло быть и речи.

Один раз Дмитрий увидел, как холоп умер. Произошло это буднично и просто.

Холоп, скорчившись, сидел в углу двора и выкусывал из снятого лаптя лыковый заусенец, натиравший, должно быть, ногу. Иногда он замирал и надолго заглядывался на лапоть, и при этом у него делалось серьезно-восторженное лицо, словно он смотрел не на грязное лыко, а на какое-то фарфоровое чудо. Поймав хозяйский взгляд, он улыбнулся так радостно и светло, что Дмитрию захотелось дать команду «намордник!» – но он сдержался, вовремя сообразив, что в маске холоп не сможет выкусывать заусенец.

И хорошо, что удержался, потому что иначе винил бы во всем себя.

Холоп еще пару раз куснул свой лапоть, а потом вдруг изумленно вздохнул и уронил его на землю. Лицо его стало торжественно-простым и озарилось предчувствием счастья – будто он услышал далекую прекрасную музыку.

Он лег на спину, подтянул колени к груди и не очень ловко перевернулся лицом вниз, приняв что-то вроде йогической «позы ребенка», которую Дмитрий помнил из физкультуры. Лицо холопа упиралось прямо в землю, а кисти были подвернуты под голени. Поза выглядела крайне неудобной, и Дмитрий подумал, что скоро холоп ее сменит.

Но холоп больше не шевелился. А через два часа прилетел грузовой дрон «Ивана-да-Марьи» с заменой. Он даже не стал садиться – завис ненадолго над двором.

Дрон был похож на большую беременную муху. Под шестью закрытыми сеткой пропеллерами висела транспортная люлька с поясным портретом графа Толстого – писателя, гремевшего когда-то в России почти как Шарабан-Мухлюев. Из люльки вывалился на землю сменный холоп в такой же транспортировочной позе. Белая сермяга, русые кудри, свежайшая марля намордника с логотипом «3М» – «зëма, молчи!», как расшифровывали в народе.

Новый хелпер встал, поклонился Дмитрию, поднял дохлого собрата с земли и ловким движением впихнул в люльку. Туда же полетел и лапоть. Дрон улетел, а новый хелпер пошел к прожигалу.

Дмитрий знал, что старообрядческое крыло сердоболов считает холопов почти людьми – или, вернее, полагает людей почти холопами. Но серьезного движения за права хелперов не было даже в зонах «Америка» и «Европа»: производитель следил, чтобы у всех моделей была молочно-белая кожа.

Холопам и правда было лучше чем людям, даже когда работа ставила их в невыносимые для человека условия. Скорее уж следовало сострадать низкодопаминовому человеческому сумраку. Дмитрий убеждался в этом всякий раз, когда видел их улыбки. Хорошо, очень хорошо, что существовала команда «намордник!».

Холопы делали все сами – компьютер фермы вносил поправки в управляющий ими код в зависимости от погоды, спроса, урожая и надоев. Можно было лежать на печи и бессмысленно ждать смерти, как столько поколений русских помещиков…

Дмитрий думал так безо всякого внутреннего ерничанья – а как еще прикажете ждать смерти? Осмысленно, что ли? Он, как любой доктор, хорошо знал, что никакого смысла ни в жизни, ни в смерти нет. Но холопы даже в масках выглядели так, будто смысл этот существовал и был им известен.

Смерть холопа с лаптем сильно подействовала на Дмитрия. Так просто и лучезарно помереть мог, наверное, только полный идиот – или святой… После того, как дрон «Ивана-да-Марьи» поменял мертвого холопа на нового, Дмитрий все чаще стал вспоминать нарисованного на грузовой гондоле Толстого. О чем хоть тот писал?

Лично ковыряться в фитах и ятях, оставленных графом на бумаге, не хотелось – нужен был короткий и понятный смысловой дайджест. Найти его было непросто. В сети висело много подборок типа «двадцать крутых цитат из Левы Толстого», но они сильно отличались друг от друга идеологическим вектором – графа можно было принять то за изощренного эротомана, то за боевика из ранних сердоболов. В любом случае, из этих фразочек не было понятно, почему Толстого назначили символическим фронтменом «Ивана-да-Марьи».

Но оказалось, что у «Ивана-да-Марьи» есть на эту тему специальный буклет – в программе, управлявшей холопами хозяйства, был на него линк. За двадцать минут у экрана Дмитрий все выяснил.

Граф Толстой учил, что смысл жизни, ускользавший от философов и мыслителей из высших социальных каст, давно уловлен русским крестьянином – но не в виде некой умозрительной идеи, которую можно упаковать в слова и превратить в предмет дебатов, а в качестве простого и сердечного отношения к жизни, смерти и миру.

Смыслом жизни была сама жизнь, полная любви к другим людям и природе – такая, как у русского землепашца. Для подтверждения своих гипотез Толстой (как и Пушкин до него) искал близкого общения с крепостными. Об этом брошюра говорила весьма игриво, из чего Дмитрий сделал вывод, что «Иван-да-Марья» скрытно позиционирует сельхозхолопов как мультитул.

Все были в курсе и так. Но болтать об этом было серьезнейшим из дворянских табу, и Дмитрий, конечно, не рисковал лезть с подобными запросами в сеть с зарегистрированного сельхозкомпьютера.

Среди его холопов было несколько женских сборок, и две из них, Нюська и Нютка, работающие в коровнике второй год, были вполне себе ничего. Но они были такими грязными и, как бы это сказать, неженственными, что желания не вызывали…

Дмитрий точно знал, что дворяне блудят с холопками, и не мог понять, в чем дело – то ли это помещики такие свиньи, то ли сам он слишком уж брезглив. Заговорить на эту тему с кем-нибудь было не только стыдно, но и рискованно – легко могло кончиться пощечиной. Но разбуженная «Спящей Красавицей» плоть требовала своего все настойчивей, а собирать пивные крышечки и мастурбировать на Афифу, усваивая в процессе свежие либеральные директивы, было противно: все-таки он не нищий студент-полудурок, а поживший уже на свете консерватор-традиционалист.

Дмитрий старался отвлечься от мыслей о телесном низе любым способом – ездил на чипованой лошадке по речному берегу, рисовал картины в светлом кабинете усадьбы и даже сходил один раз в астрономический кружок.

Именно там он и напал на след.

Визит случился под туманом, который в Благородном Собрании продавали швейцар и буфетчик. Дмитрий сначала отсиделся в бильярдной, а потом решил, что в самый раз будет поглядеть в телескоп.

Вел кружок пожилой учитель физики из местного лицея Марат Маланьевич – подрабатывал вечерами, угощаясь заодно в буфете бесплатным горячительным.

Дмитрий долго разглядывал в телескоп поверхность Луны. От нее веяло мрачной тайной – под туманом она походила на стену, у которой четыре миллиарда