Читать книгу - "Тише - Кейт Максвелл"

– Тебе не кажется, что здесь многовато народу? – говорю я. – Это Ребекка забронировала столик, ей нравятся такие заведения. Но, по-моему, в соседнем баре более демократичная обстановка. Ты не против, если мы переместимся туда? Будет меньше проблем, если он вдруг расплачется.

Папа пожимает плечами.

– Как хочешь.

В соседнем баре он снимает пиджак и вешает его на спинку стула. Я расстегиваю молнию на коляске и вынимаю Эша. Он сияет. Свобода!

– Улыбчивый парень, – говорит папа. Он протягивает руку, покрытую старческими веснушками, но тут же ее отдергивает.

– Хочешь его подержать?

– Нет-нет, у него такой довольный вид. Боюсь его напугать. Пойду лучше схожу в бар. Что тебе взять?

Я прижимаю Эша к себе и глажу по головке. Младенческий пушок постепенно сменяется обычными волосами – темными, как и его глаза.

Папа возвращается с кружкой пива и стаканом газировки с лаймом.

– Спасибо! – говорю я.

Здесь и правда лучше. Приглушенный свет, пылающий в углу камин, семья с малышом на стульчике для кормления, кисловатый запах дрожжей от пролитого на барную стойку пива. Эш радостно гулит, и папа достает из-под стола пакет из супермаркета.

– Мама перебирала старые детские вещи незадолго до смерти, – поясняет он, вынимая две коробки. – Она думала, ты захочешь взять себе эти пазлы.

На крышке одной из коробок изображены три веселых пожарника.

– Я помню, как мы собирали эту картинку с пожарной машиной, – продолжает он. – Все вместе – ты, я и мама. На маминой кровати, высыпав детальки на поднос, – чтобы не потерялись. Они и сейчас здесь, все до единой!

– Правда?

Я открываю коробку и вытаскиваю пару ярких кусочков плотного картона: половинку желтой каски и улыбку пожарника.

– Честно говоря, нам с мамой пришлось попотеть. Представляю, как это выглядело со стороны: два пенсионера ломают головы над пазлом для трехлеток.

Мы оба смеемся до слез. Вытираем глаза. Отхлебнув пива, папа возвращает кружку на стол, где уже давно поблескивает мокрый след от запотевшего донышка, и откидывается на спинку стула.

– Что бы ты хотел съесть? Я угощаю.

Он тяжело вздыхает и выпрямляется.

– Ну, если ты настаиваешь…

Папа ненавидит, когда кто-то платит или делает что-либо за него – мама всегда говорила, что это отголоски первых, полных лишений лет на ферме, когда они едва сводили концы с концами и вздрагивали от каждого стука в дверь. Он ненавидит чувствовать себя обязанным.

– Говорят, здесь неплохой стейк, – продолжает папа. – Если это не слишком дорого.

– Я возьму то же самое. Ты не присмотришь за Эшем, пока я буду делать заказ?

– Хорошо.

Я кладу Эша обратно в коляску, и папа придвигает свой стул поближе, чтобы заглянуть внутрь.

– Привет, малец! – говорит он.

Все в порядке, успокаиваю я себя. Это ведь его дедушка. Все будет хорошо.

– А как дела на ферме? Тебе помощь не нужна? – спрашиваю я, вернувшись.

Папа снова вздыхает, словно обдумывая ответ. В его глазах пляшут блики от струящихся в окно солнечных лучей.

– Наверное, дом кажется таким пустым без нее, – добавляю я.

– В принципе, у меня было время, чтобы, так сказать…

– Свыкнуться с новой реальностью?

– Да. Я говорил ей, что она совершает ошибку, скрывая все от тебя. Но она и слушать не хотела.

– Ой, а я думала…

– Что это была моя идея? Нет. Ничего подобного. А потом родился Эш, и она сказала, что не позволит болезни управлять ее жизнью – «верховодить», как она выразилась. Ей было невыносимо от мысли, что ты будешь смотреть на нее и видеть только болезнь.

– Но так было бы гораздо лучше.

– Чем оставаться в неведении?

– Да.

– Согласен.

Нам приносят еду.

– Мне все время кажется, что она сейчас зайдет в комнату, – говорит папа с дрожью в голосе.

– Ох, папа…

Я обнимаю его за шею. Причем делаю это совершенно машинально и неожиданно для себя самой. На мгновение даже задумываюсь: не перестаралась ли? Ведь мы с отцом никогда не обнимаемся! Но его плечи внезапно мягчеют.

– Тебе сейчас тоже нелегко.

– Мне так ее не хватает! – говорю я. На меня вдруг накатывает дикая усталость. Хочется свернуться калачиком в кресле у камина и закрыть глаза.

– Конечно. Я понимаю.

Мы смотрим на спящего в коляске Эша. Папа вытаскивает из кармана платок и передает мне.

– Знаешь, твоя мама в нем души не чаяла, – говорит он. – Ей так хотелось увидеть его первые шаги, услышать первые слова… Поначалу мы за тебя беспокоились, но мама искренне восхищалась, как здорово ты справляешься – одна, без чьей-либо помощи!

– Если честно, это было… Впрочем, уже становится полегче, – говорю я.

– Мама тоже переживала, оставшись без работы. То есть, я понимаю, что ты и сейчас работаешь, быть матерью – самая сложная работа на свете, но…

– …это тяжело, – заканчиваю я за него. – Знаешь, пап, я никогда не сказала бы маме или кому-либо еще… – Тут папин лоб разглаживается. Общий секрет! – Но остаться без работы после рождения Эша оказалось для меня самым тяжким испытанием. Работа всегда была важнейшей частью меня.

Папа кивает:

– Понимаю. Вам с Джесси достался ген трудоголизма. Все из-за меня. Нет ничего зазорного в том, чтобы любить свою работу. И не слушай никого, кто будет убеждать тебя в обратном! – Отхлебнув пива, он добавляет: – Жаль только, что работа забросила тебя так далеко от дома.

– Отчасти в этом есть и твоя вина.

– В каком смысле? – настораживается он.

– Ты же сам хотел, чтобы мы учились, поступили в университет, нашли хорошую работу.

– Ну да, тут ты права. – Очевидно, не этого упрека он боялся. – Всегда хочешь, чтобы у твоих детей было то, чего сам не имел. – Он смотрит в свою кружку. – Стараешься, лезешь из кожи вон, но иногда все идет не по плану.

Я говорю, что после возвращения в Англию хотела приехать и навестить их, но мама запретила.

– Это все из-за болезни, да? Она не хотела, чтобы я видела ее в таком состоянии?

Отец мрачно кивает.

Мы сидим рядом в уютном молчании. Потом Эш начинает ворочаться. Я достаю телефон. Два тридцать. Меньше трех часов назад я ехала сюда, бурля негодованием, собираясь вызвать папу на откровенный разговор, припереть к стенке и потребовать объяснений. Почему ты никогда не был мною доволен?

Но теперь это все не имеет значения. Мы втроем здесь, а ее больше нет. И те мысли, словно дорожные знаки в зеркале заднего вида, остались в прошлой жизни.

– Я и