Читать книгу - "Откровенные - Константин Михайлович Станюкович"

ему давать волю, а то опять пострадает за свой «патриотический образ мыслей», — рассмеялся Степан Ильич. — Если он порядочно служит, можно дать ему движение по службе, конечно, там, в Сибири… И пусть убирается отсюда…

— Я ему посоветую.

— И чем скорее, тем лучше… Так вы думаете, Марк Евграфович, что княгиня нам наделает хлопот?

— У нее, говорят, большие связи…

— И черт с ней! Не стану же я, в самом деле, помогать ее племяннику получить казенные деньги на устройство фестивалей. Дай одному, тогда полезут все эти обнищавшие потомки Рюриковичей и Гедиминовичей… Покажи им только дорогу к казенному сундуку!..

Марк вышел из кабинета Павлищева несколько озабоченный.

Положительно этот «жар-птица» вообразил себе, что он несменяем… История с княгиней Марку не понравилась. По его мнению, Павлищев не должен был отказывать в своем содействии и им купить благосклонность княгини… Она, ведь, не «кто-нибудь», а умная, злая баба, имеющая связи.

И вообще весь этот вызывающий образ действий Павлищева казался спокойному и трезвому Марку «глупым мальчишеством влюбленного в себя Нарциса». Того и гляди, он сломит себе шею!

И Марк злился на недальновидность и дурацкую заносчивость своего патрона, которые могли помешать и его карьере, и стал серьезно подумывать о том, чтобы крах Павлищева не застал и его врасплох.

Павлищев между тем торжествовал.

Несмотря на пущенные в ход связи, несмотря на участие разных влиятельных лиц, просьба князя Бориса, благодаря представленной обстоятельной записке Павлищева, провалилась.

В тот день, когда Павлищев узнал об этом, он вернулся домой необыкновенно веселый, и, обнимая, по обыкновению, Марью Евграфовну, проговорил:

— Ну, Маша… поздравь меня с победой…

И он рассказал ей, в чем заключалось значение победы.

— Все было пущено против меня… Не гнушались ничем и… остались с носом!

Марья Евграфовна довольна была радости Степана Ильича, хотя и не вполне понимала, отчего он так радуется. Вся эта прелесть власти, влияния и силы, заставлявшая Павлищева волноваться и радоваться, была совсем чужда ей, и она оставалась все тою же скромною и любящею женщиной, какой и была, и несколько тяготилась тем положением, в которое так неожиданно поставила ее судьба, и признаться, сперва скучала в этих больших парадных комнатах, не зная, куда девать свое время, пока не отдалась всей душой приюту покинутых детей, бывшему под ее попечительством.

— Зато и будут же ругать они меня теперь, Маша! — весело говорил Павлищев, садясь за стол.

— А это не повредит тебе?..

— Как видишь…

— Не слишком ли ты надеешься на себя? — осторожно спросила Марья Евграфовна.

— Уж не Марк ли тебе говорил об этом, Маша?..

— Да, Марк… Он боится за твое положение…

— А, главное, за свое! — рассмеялся Степан Ильич. — А ты ему не верь, моя милая, и ничего не бойся…

— Да я разве за себя боюсь?..

— Знаю, знаю, что не за себя…

И Степан Ильич радостно и благодарно взглянул на свою свежую, моложавую, к лицу одетую жену.

XX

Несмотря на видимое торжество Павлищева, Марк продолжал беспокоиться о будущей своей карьере и находил положение свое очень не прочным. Все эти «победы» своего патрона он считал победами Пирра и только дивился, как не понимает этого Павлищев и только дразнит гусей. Не из гражданской же, в самом деле, доблести и не из принципа он написал эту резкую записку о бесполезности для государства помогать казенными деньгами крупному землевладению, — не находил же он странным, когда прежде производились такие же выдачи и дали миллион банку, в котором орудовал Иволгин. Просто Павлищев куражится, как счастливый игрок, не понимая, что сам роет себе яму, и тешит свое самолюбие, желая подчеркнуть свою силу.

Точно ему, в самом деле, не все равно, если б племяннику княгини Оболдуй-Таракановой выдали 150,000. Не его же деньги! И будь Павлищев умнее и дальновиднее, он не только бы не писал этой «несвоевременной» записки, но, напротив, дал бы полное согласие на такие воспособления, хотя бы пришлось выкинуть и не один миллион… Решительно, Павлищев оказался далеко не на высоте своего положения. У него на ней закружилась голова, и ему несдобровать!

Так нередко в последнее время размышлял Марк и несколько раз пытался в деликатной форме вразумить своего патрона, но куда! Павлищев никого не слушал. Он бросал на Марка насмешливый взгляд, точно говоривший, что его высокопревосходительство отлично понимает истинную причину предостережений своего директора канцелярии, и обрывал его, восклицая с какою то торжествующею самоуверенностью:

— Ничего они не могут сделать. Я еще не то покажу этим интриганам!

И нередко прибавлял:

— Кажется, Марк Евграфыч, вы умный человек и не из робких, а трусите каких-то Оболдуй-Таракановых… И напрасно вы так заботитесь о моем положении… Ведь вы, Марк Евграфыч, во всяком случае, и при всяком министре будете незаменимым человеком! — иронически подчеркивал Павлищев.

Поневоле приходилось умолкать перед этим «упрямым Нарцисом», вообразившим себя несокрушимою силою и растерявшем тот умишко, какой у него был.

Но такое мысленное определение своего патрона мало утешало Марка. Для него не было ни малейшего сомнения в том, что он, Марк, как директор канцелярии и, так сказать, ближайший проводник взглядов и политики своего начальства, первый полетит с места, если Павлищев неожиданно почувствует здоровье свое расстроенным. Ведь новые начальники всегда на такие места берут своих людей, чтобы удобнее, было проводить новую политику и ею подчеркнуть бесполезность или неблагонамеренность старой. На других, не столь «политических» местах еще есть возможность уцелеть при министерском кризисе, а уж директор канцелярии…

И Марк задумал теперь же оставить эту должность и перейти на другую, не столь опасную.

Но раньше, чем сделать решительные шаги в этом направлении, осторожный Марк хотел проверить свои опасения на счет положения Павлищева и с этою целью отправился в одно утро к его предместнику, тому самому «умному и ловкому» старику, при котором он долгое время был чиновником особых поручений и неизменно пользовался его благосклонностью. Марк изредка навещал его и терпеливо просиживал полчаса, выслушивая саркастические замечания прежнего министра на счет бывшего своего любимца. Теперь прежний министр питал далеко не дружелюбные чувства к Павлищеву, и меланхолически-ядовитые рассуждения о людской неблагодарности и «змеях, отогретых на груди» были любимой его темой.

Марк являлся приятным исключением, и старик с ласковою приветливостью пожал руку молодому человеку, который не забывал оказывать почтение бывшему своему начальнику, сразу всеми забытому с тех пор, как оставил свой пост. Даже и Павлищев, обязанный ему своей блестящей карьерой, и тот все реже и реже заглядывал к нему и в последнее время встречался только на заседаниях