Читать книгу - "Откровенные - Константин Михайлович Станюкович"

свой патриотический образ мыслей. Напротив, он раздобрел, стал круглее и глаже, и в своем новеньком мундире, с трехуголкой в руках, гладко причесанный, с подстриженной бородкой, совсем не напоминал прежнего искателя места в потертом фраке. Хотя в лице и во всей фигуре Бугаева по-прежнему чувствовался волк, но волк сытый, а не голодный, которому в сибирских палестинах служить было привольно.

— Вы, кажется, служите в Сибири? Отчего вы здесь? — спрашивал Павлищев когда-то бывшего своего сослуживца, и знакомого, принимая внушительно строгий вид недосягаемого Юпитера.

Присутствие этого «наглеца» в Петербурге было неприятно Степану Ильичу. Того и гляди, он осмелится явиться к Марье Евграфовне, как к бывшей своей хорошей знакомой.

С напускной аффектацией служебной восторженности чиновника, имевшего счастье говорить с министром, и глядя на него в упор замирающим в почтительном трепете взглядом своих наглых глаз, — Бугаев объяснил, что назначенный по распоряжению его высокопревосходительства, в бытность его директором департамента, в Тобольскую губернию, он шесть лет занимает вверенный ему пост.

— В настоящее время я приехал в отпуск и осмелился явиться к вашему высокопревосходительству, чтобы представить записку о положении края, долгое знакомство с которым дало мне смелость повергнуть на усмотрение начальства свой слабый труд и почтительнейше просить ваше высокопревосходительство почтить своим милостивым вниманием мою шестилетнюю усердную службу, засвидетельствованную непосредственным начальством. Обремененный большим семейством и получая скудное жалованье…

— Передайте вашу записку директору канцелярии. Ее рассмотрят, — нетерпеливо перебил Павлищев Бугаева, вид которого, льстивый, приниженный и в то же время наглый, возбуждал в министре не особенно приятные воспоминания прежнего знакомства и невольное чувство какой-то боязни такого нахала. — А о вашей службе я прикажу навести справки и… мы посмотрим! — прибавил он обнадеживающим тоном, переходя к следующему просителю.

Наконец прием окончен. Большая приемная опустела. Только княгиня Оболдуй-Тараканова сидела в кресле, и сдержанная презрительная улыбка скользила на ее губах.

— Теперь я в полном вашем распоряжении, княгиня, — проговорил Павлищев, подходя к княгине и почтительно наклоняя голову. — Не угодно ли пожаловать в кабинет?

И, пропустив княгиню в двери, Степан Ильич придвинул ей кресло и, усевшись к столу, с особенною., несколько аффектированною, любезностью спросил:

— Чем могу служить вам, княгиня?

Несмотря на эту усиленную любезность, в тоне голоса Павлищева и в его самоуверенной улыбке чувствовалось внутреннее торжество. Он знал, как относились к нему в высшем обществе, знал, как презрительно отзывалась о нем княгиня Оболдуй-Тараканова, ни разу не пригласившая его на свои знаменитые рауты; знал, как старались ее друзья «подложить ему свинью» еще недавно, и испытывал теперь злорадное чувство, не лишенное приятности, при виде этой надменной княгини у себя в кабинете в качестве просительницы, и старался удвоить свою любезность.

Чуть-чуть склонив на бок голову и приняв необыкновенно серьезное выражение, Павлищев смотрел на княгиню пристальным взглядом, внимательно и терпеливо выслушивая дело ее племянника, князя Бориса, сущность которого он отлично знал раньше. И когда княгиня, покончив с историческою стороной вопроса, с несколько вызывающей уверенностью в тоне голоса и во взгляде слегка прищуренных, красивых глаз, выразила надежду, что господин министр, конечно, не откажет помочь своим содействием делу, в котором принимают участие такие-то лица (и княгиня, внезапно принимая серьезное почтительное выражение, перечислила имена нескольких высокопоставленных особ), то самым этим приготовила себе окончательное поражение.

Как видно, княгиня плоха была в психологии, рассчитывая напугать опьяненного успехами «молодого и энергичного» министра. Ее вызывающие слова, похожие скорей на приказание, чем на просьбу, только усилили в Павлищеве доблестные чувства защитника государственных интересов и в то же время возбудили в нем желание зазнавшегося человека оборвать княгиню и показать ей, что для него ничего не значат перечисленные имена.

И он проговорил с едва заметною и насмешливою улыбкой в глазах:

— Дело вашего племянника зависит, главным образом, не от меня, а от министра финансов… И так как в этом деле принимают участие такие влиятельные лица, то, следовательно, вам нечего сомневаться в успехе, княгиня, если министр финансов готов помочь вашему племяннику…

— Но спросят и вашего мнения, Степан Ильич! Вы не откажете дать его в пользу выдачи вспомоществования для поправления разоренного имения старинного рода?.. — уже просила княгиня, сломив свою гордость и чувствуя в тоне Павлищева что-то враждебное.

— Извините, княгиня. Я буду против такой выдачи! — резко и властно проговорил Степан Ильич.

— Но почему? — упавшим голосом спросила княгиня, изумленная в то же время такою смелостью.

— Потому, княгиня, что считаю безрассудным, скажу даже, преступным, давать из казны крупные суммы на поддержку разоренных имений. Деньги эти я считаю брошенными. Имения все-таки не поправятся, а деньги будут истрачены. А у нас, княгиня, есть много более существенных и истинно государственных нужд, на удовлетворение которых мы не находим средств! — горячо прибавил Павлищев.

— Я и не подозревала, господин министр, встретить в вас такого озлобленного врага дворянства и жалею, что приехала беспокоить вас и имела терпение просидеть так долго в вашей приемной… Надеюсь, что дело племянника устроится и без вашего содействия! — прибавила княгиня с презрительной усмешкой.

И с этими словами, полная негодования к оскорбившему ее таким резким отказом, поднялась с дивана и вышла из кабинета, едва кивнув головой в ответ на почтительный поклон Павлищева.

Через несколько дней в известных кружках уже циркулировали слухи о возмутительной наглости Павлищева. Передавали, будто бы он заставил почтенную княгиню Оболдуй-Тараканову целый час дожидаться в приемной, был с нею груб и позволил себе отзываться о высокопоставленных лицах и о дворянстве с дерзостью, по истине, изумительной в человеке, занимающем такой ответственный пост.

Слухи эти разрастались и проникли в публику уже в совершенно неправдоподобных вариантах.

Когда на докладе Марка, вскоре после приема княгини, Степан Ильич, между прочим, сообщил своему директору канцелярии о просьбе, которую он отклонил, и сказал, что в случае запроса, он сам напишет ответ, — Марк мысленно обозвал своего патрона «дураком» и почтительно доложил:

— Как бы эта княгиня не наделала хлопот вашему высокопревосходительству!

— И вы ныне проповедуете осторожность, Марк Евграфович? — насмешливо спросил Павлищев.

— Она иногда бывает полезна, Степан Ильич.

— Только не в данном случае… Тут она и бесполезна и нелепа. И я их не боюсь!.. — весело и задорно проговорил Павлищев и стал подписывать бумаги.

«И напрасно!» — подумал Марк, бросая на патрона иронический взгляд.

— Кажется, все! — вымолвил Павлищев, подавая Марку бумаги… — Да, чуть, было, не забыл… Сегодня Бугаев являлся. Представлял какую-то записку… Я его направил к вам… Прочтите.

— Слушаю-с.

— Он просит о повышении… Поговорите с ним… Он не глупая каналья и в ежовых руках может быть полезный чиновник… Конечно, только нельзя