Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

– Каждое движение, – снова заговорил Анри, – имеет какое-нибудь предназначение. Мы каждый день делаем бесчисленное количество движений: переставляем ноги, когда идем, подносим вилку ко рту, когда едим, ложимся в постель, когда собираемся спать. Все они для чего-то служат в быту. Иное дело – движение в танце. В нем никакой практической пользы, мы делаем его просто так, для красоты. Послушай, что говорил о балерине сам Дега в одном из своих немногочисленных стихотворений: “Атласный башмачок пленительный узор // На сцене вышивает”.

– Вышивает ногами? Как-то странно, – удивилась Мона.

Анри был не совсем согласен с ней: шажки балерины на сцене чем-то похожи на то, что делает иголка швейной машинки. Но на первый взгляд образ, возможно, и правда чудной. Ему очень нравилось в Моне, что она ничего не принимала на веру и не полагалась на чужое мнение, пусть даже это мнение авторитетного художника или писателя.

– Дега говорит нам, – продолжил он, – что просто проживать свою жизнь – это мало. Ее надо еще танцевать. И пусть наши поступки, жесты и привычки иной раз выбиваются из житейской колеи, из череды однообразных действий, на которые нас обрекают наши нужды, – это все не имеет значение, если наша цель – танцевать свою жизнь.

Мона молчала. “Танцевать свою жизнь” – хорошая идея! Она подумала об уроках грамматики мадам Аджи: “жизнь” в данном случае – прямое дополнение глагола “танцевать”? Выходит, что так. И она мысленно попробовала вышивать ногами, как на швейной машинке.

28. Поль Сезанн. Иди и сражайся, трудись, не сдавайся

На этот раз, предупредил Мону доктор Ван Орст, ей предстоит заново пережить тот приступ слепоты, который случился уже больше чем полгода тому назад. Что ж, после двух первых удачных сеансов она была готова продолжать терапию. И все-таки, когда она утонула в глубоком кожаном кресле, ей стало не по себе. Доктор понял ее состояние по тому, как потускнел ее взгляд и скривился рот, и подбодрил ее. Если Моне станет слишком тяжело, она может переключиться на “идеи-убежища”, заготовленные в прошлые две недели. Ван Орст прикоснулся ко лбу пациентки, и она погрузилась в сон.

Под гипнотический голос Ван Орста в сознании Моны всплыло все: задание по математике, кухонный стол, вкусные запахи готовящегося ужина, мама, вся их квартира в Монтрёе. Иллюзия была полнейшая, и Мона принялась повторять все, что делала в тот злополучный вечер. Это завораживало и пугало. А в тот момент, когда дело дошло до простейшего жеста – снять с шеи талисман, чтобы он не мешал работать, ее накрыла паника, и все погрузилось в темноту. На месте стола разверзлась огромная воронка, похожая на черные дыры во Вселенной, и ее туда медленно затягивало. Надо было устоять против этого наваждения. Душа Моны пыталась вырваться, отступала еще и еще от края воронки, но это не помогало. Наоборот, страшная тяга только усилилась. Тогда она сменила тактику и, вместо того чтобы преодолевать силу другой, противонаправленной силой, в чем она явно проигрывала, вдруг поддалась черному вихрю и закружилась в одном ритме с ним. Только поставила ногу в воронку – и, точно на коньках, заскользила вниз по спирали, легкая, грациозная. Душа ее радовалась победе, но с каждым витком тело девочки, увлекаемое этим водоворотом, становилось все меньше. Мону несло против хода времени.

Теперь она была совсем маленькой, полуторагодовалой, в каком-то парке и видела, что в конце обсаженной левкоями аллеи стоит бабушка и зовет ее. Мона завизжала от радости и любопытства и пошла к ней неуклюжей походкой вразвалку, перенося тяжесть тела с одной ноги на другую и чуть не падая. Она переживала под гипнозом свои первые шаги. Колетта ждала ее, раскинув руки, на шее у нее поблескивала висящая на леске остроконечная спиральная ракушка. Малышка не сводила с нее глаз. Вот она протопала один, два, четыре, все шесть метров, ни разу не свалившись. Поцелуи, веселые крики. А потом там же, в парке, где Мона научилась шагать по жизни, промелькнуло еще одно, последнее воспоминание. Какой-то случайный прохожий остановился и сказал ее бабушке: “Я узнал вас, мадам, вы Колетта Вюймен. Знайте: я бесконечно восхищаюсь вами”. А затем силуэт его растворился. Доктор Ван Орст щелкнул пальцами.

* * *

В ту среду талисман Анри, наверно по недосмотру, выбился наружу из ворота рубашки, и Мона решилась побольше о нем разузнать. По пути в музей Орсе она попросила деда рассказать ей, почему они с бабушкой подобрали эти ракушки и стали носить их на шее. Обычно, когда речь заходила о покойной супруге, он угрюмо молчал, но на этот раз охотно заговорил:

– Твоя бабушка была неутомимым борцом, настоящей героиней.

А такая ракушка, такой, как он называл эту штучку, оберег, талисман, амулет, хранил носивших его бойцов от бед и невзгод, которыми чревата жизнь. Героиня? Мона упрашивала деда рассказывать дальше, но он замкнулся, сгорбился и пришел в себя только перед намеченной на тот день картиной. Тут он ожил и выпрямился, как перед восхождением на Эверест искусства.

Обширный средиземноморский пейзаж с громадой гор посередине. Это вид с террасы: первый план занимают сосны, за ними сельские угодья, а вдали, под прозрачным небом, горная цепь, словно вырастающая из земли. Картина написана энергичными мазками, в каждом одноцветном участке мелькают вкрапления охры, зеленого или голубого, и все залито ярким светом. Можно сказать, на полотне нет ни единой черной тени – все создающие объем грани и неровности обозначены густыми красками теплых тонов. Слева, сразу за парапетом террасы, возвышается над шатром из ветвей большая сосна; все кроны написаны идущими снизу вверх штрихами, в сине-зеленой гамме. Справа тоже пушистые кроны, над ними нет устремленного ввысь дерева, зато есть расположенный вдали между горой и полями акведук с двенадцатью арками. В центре пейзажа открывается сельская, точнее, сельскохозяйственная панорама – луга и поля имеют правильную геометрическую форму. Здесь кисть двигалась горизонтально, выписывая ломаные очертания домов. К травянисто-зеленой краске прибавляются желтоватые и кое-где (на крышах двух еле видных домов) рыжие оттенки. Наконец, на горизонте, плавно поднимаясь слева направо, вырисовывается гора. Линия доходит до плоско срезанной вершины, довольно круто клонится вниз, образует ложбину и снова плавно стекает к оставшимся за кадром далям Прованса.

Прочитав имя автора на табличке, Мона вздрогнула и принялась тихонько напевать. Сезанн? Не это ли похожее на птичий свист имя она много раз слышала в отцовской