Читать книгу - "Суровые дни - Клыч Мамедович Кулиев"

ждал ответа хаджиговшанцев. Выражая общее мнение, Махтумкули сказал ему:

— Передай, сынок, сердару Аннатуваку, что мы готовы соединиться с ним. Пусть об этом не беспокоится. Говорят: «Когда человек слаб, ему и свинья на голову лезет». Но мы не слабы. Судьбу туркмен решает сегодня меч на поле брани, и мы все, забыв старые распри и ссоры, возьмем этот меч!

— Передай, иним Ата, эти слова сердару Аннатуваку полностью, — попросил Мяти-пальван. — Народу, скажи, нет мочи терпеть. Или оградим свою, дарованную аллахом жизнь, или вернем свои души создателю — одно из двух. Это мы решили твердо, и пусть сердар не сомневается — будем биться до последнего!

Ягмур несколько раз кашлянул, давая понять, что тоже хочет говорить. Хотя прошло всего несколько недель, как он вернулся на родину, во всем его облике были ясно видны перемены. Опухоль прошла, лицо посветлело, в мужественных глазах чувствовалось спокойствие и уверенность. Одежда на нем была чиста и опрятна. Спокойствие последних дней благотворно сказалось и на его здоровье.

Он погладил свою белую бороду и страстно заговорил:

— Братья, я половину своей жизни провел в неволе и знаю, что это такое. Не приведи аллах узнать ее никому. Я потерял свободу, защищая честь своей земли, но я снова возьму в руки саблю и пойду на кизылбашей. Поэт Махтумкули правильно говорит: чем сильнее стискиваешь зубы и терпишь, тем быстрее наглеет враг. Знаю, что трудно уходить с насиженного места, но это зло — меньшее из всех зол, ибо оно — кратковременно. Враг вышел на нас с обнаженной саблей, чтобы поставить нас на колени. Разве он пожалеет нас, если мы попросим пощады? Но мы не попросим! Мы не станем на колени, братья!

Ягмура дружно поддержали. Перман, бросив тяжелый взгляд в сторону Илли-хана, добавил:

— Ата, еще одно скажи сердару-ага: у нас тоже есть такие, как Борджак-бай, барсы с лисьим хвостом! Но народ не пойдет за ними. Так и скажи сердару: народ пойдет за ним!

Порог мазанки тяжело переступила Садап. Она присела у порога, придерживая яшмак рукой, отдельно поздоровалась с Ата-Ёмутом.

Махтумкули знал, что Садап пришла неспроста. Решив кончать беседу, он обратился к Ата-Емуту:

— Возвращайся, сынок, благополучно! Сердару передай привет. А мы немедля пошлем во все стороны гонцов и самое позднее к послезавтрашнему вечеру наши люди будут у вас.

— А м-м-мой отец так и д-д-должен остаться в Астрабаде? — с вызовом сказал Илли-хан.

«Провалитесь вы в преисподнюю — и ты, и твой отец!» — подумал Перман, однако покосился на Садап и промолчал. А Махтумкули спокойно ответил:

— Придется, мой милый, смириться с судьбой.

Садап кинула на поэта ненавидящий взгляд.

— Если разрешите, я поеду! — поднялся Ата-Емут.

Махтумкули протянул ему руку.

— Доброго пути, сынок!

После его ухода, отпив глоток чая, Махтумкули сказал:

— Если сарбазы напали на Ак-Кала, то, видимо, неспокойно и в окрестностях Серчешмы. Враг может появиться с любой стороны. Нужно послать людей в Атрек, Чан-дыр и Сумбар, надо поднять и земледельцев, и скотоводов. Беда грозит всем, и нельзя, чтобы кого-нибудь из наших братьев она застала врасплох.

Мяти-пальван поддержал его:

— Верно говорите, сосед! Надо действовать! Я сам немедля поеду в Атрек. Ягмур пускай отправляется в Чан-дыр и Сумбар. А ты, Илли-хан, бери с собой Тархана и поезжайте к Аннаберды-хану, — твой отец как раз наказал обратиться к нему. Поезжайте и постарайтесь объяснить ему положение дел. Он не должен остаться глухим к общим заботам. Как говорили предки, лучше заблудиться вместе с народом, чем найти дорогу в одиночку… А ты, Перман, собери джигитов из окрестных сел и сегодня же займите ущелье у Серчешмы.

Прислушиваясь к доносящемуся шуму, Ягмур сказал:

— Народу, видимо, надо что-то сказать. Тревожатся ожиданием люди.

— Скрывать от народа ничего не надо! — твердо ответил Махтумкули. — Пусть все, и стар и мал знают, что положение серьезное. Панику поднимать не следует, но все должны быть готовы к тяжелым испытаниям.

Тархан натужно кашлянул и обратился к Махтумкули:

— Нездоровится мне, Махтумкули-ага… Все тело ломит… Если можно, я все ваши поручения буду здесь выполнять, но ехать с Илли-ханом не могу!..

— Только что не было человека здоровее тебя! — неприязненно проворчала Садап. — С чего это вдруг хворь одолела?

— А что ему там делать? — вступился за друга Перман, понимающе покосившись на Тархана. — Разве он авторитет для Аннаберды-хана? Туда бы следовало ахуну-ага поехать, да, говорят, он тоже нездоров… Пусть Илли-хан сам съездит. Если ничего не добьется, то и Тархан там не поможет.

— Пойдемте к народу! — поднялся Махтумкули. — Послушаем, что скажут люди…

Перман задержал Тархана в кепбе. Когда они остались вдвоем, тихо сказал:

— Отсюда иди прямо к нам.

— Не могу! — сердито ответил Тархан.

— Почему?

— Нездоровится!

— Ну-ну, не хитри. Обязательно приходи. Мне нужно кое-что сказать тебе.

— Знаю, что хочешь сказать!

— Если б знал, пошел бы без спора.

Отведя Тархана в дальний угол кепбе, Перман еще тише спросил у него, как он провел ночь. Тархан признался, что видел Лейлу и что она горит желанием бежать отсюда. Затем добавил:

— Перман! Здесь нет для меня человека ближе, чем ты. Скажи откровенно, разве может быть момент удачнее этого, а? Если Илли-хан уедет…

— Приходи к нам, — прервал его Перман. — Там и поговорим. — И поспешил к выходу.

Разговор уже закончился. Все расходились по домам. Махтумкули пристально смотрел на запад и напряженно думал. На него глубоко действовали понурые лица односельчан. Он чувствовал, что положение чрезвычайно трудное. Началось решительное сражение против хитрого, изворотливого и жестокого врага. Было ясно, что кровавые столкновения у Ак-Кала за считанные дни превратятся в большой пожар, который охватит все вокруг. Грянула буря большой силы, поднят меч для решительной схватки за честь и свободу. Судьба теперь должна была решиться на поле битвы.

Илли-хан собирался в дорогу и слушал последние наставления Садап, когда сообщили, что приехал гость со стороны Куммет-Хауза. Прошептав: «Не дай бог беды!», Илли-хан торопливо вышел. На рослом гнедом коне сидел незнакомый человек с небольшой черной бородкой и лицом, сплошь усыпанном веснушками.

— Это дом Адна-сердара? — спросил он, поздоровавшись и осматриваясь по сторонам.

— Д-д-да, это д-д-дом с-с-сердара! — ответил Илли-хан.

— А вы, вероятно, сын сердара, Илли-хан? — догадался приезжий.

Илли-хан подтвердил, недоумевая, откуда чужому человеку известно его имя.

— Значит, я не ошибся, — довольно улыбнулся приезжий и соскочил с коня.

Илли-хан пригласил гостя, но не в свою кибитку, а в кибитку матери, которая с любопытством выглядывала из двери. Гость с достоинством поздоровался, сделав вид, что не заметил открытого лица Садап, от волнения забывшей поднять