Читать книгу - "Осенняя охота - Екатерина Златорунская"

Марфа Мелентьевна ничем сына не утруждала, целыми днями сидел он на берегу реки, смотрел на облака, то низкие, то высокие, то по воде, то по небу плывшие, за одним стояло солнце, за другим деревья, город, церковь, одну птицу-облачницу высмотрел с павлиньим хвостом, а в иной день казалось, что все небо устлано перышками, и мечтал Григорий в том городе жить, за облаками ходить, на тех птиц смотреть. А Марфа Мелентьевна его по голове гладила и приговаривала: «Бог большой, сокол большой, а ты, Григорюшко, маленький».

Так и рос Григорий хромым дурачком, собою невидный, хилый, роста малого, за облаками бегал.

Марфа Мелентьевна еще пуще расцвела: грудь большая, тело толстое, лицо белое, коса до пят, глаза черные. Только Степан Иванович на нее не смотрел: отлюбил. И были ласки ее ему тошны, и нос ее загнутый, и кожа в цыпках. Как раз у начального сокольника Афанасия Митрохина, что за Степаном смотрел, младшая дочь подросла, веселая и резвая, тело нежное, глаза зеленые, косы ниспадают назади по спине и плечам, на концах пестрые ленты вплетены. Потерял Степан покой и сон. Застрадала душа, захотелось ему счастья. Он да она, вдвоем, и дите у них в люлечке, он строгает дитю дудочку. А больше ничего не надобно ему было. И о чине сокольничем больше не мечтал. И новая тоска заронилась в душе, только о ней уже не мог сказать Марфе Мелентьевне. Стал плохо за птицами смотреть, разлюбил их, а они его.

Афанасий Митрохин вызнал о Степановых муках, подозвал к себе и такими словами разговор начал: мол, люб ты мне, Степан Иваныч, служишь ты добро усердно, сам ты расторопен, остропамятен, проворен, а усердным улыбается царская милость, хотим мы с подсокольничим царю челом бить, просить тебя в начальные сокольники. Но есть одна печаль: жена твоя Марфа Мелентьевна православие не блюдет, к волхвам ходит и сама ворожея. Свези ее в монастырь, на что она тебе, дочерь мою Настасью бери за себя.

Пришел домой Степан Иванович, еще пуще прежнего опечаленный, не ест, не пьет. Марфа Мелентьевна ни о чем ево не расспрашивает. Стала она подолгу пропадать и Григория за собой водить, а куда – никто не видел. Афанасий Митрохин вдругорядь подмигивает, ну как, мол, а Степан все решиться не может, Марфу Мелентьевну ему жалко, а Григория еще жальче. Дурачок совсем. Спать не спит Степан, плачучи живет.

А тут приходят ночью, слово да дело, у Микитки два кречета померло, Иван и Карпунька видели, как Марфа Мелентьевна в сушилах соль заговорную сыпала. Ее схватили, поволокли, а Григорий за платье ее хватается, плачет. Она его от себя толкает. Сын у нее колдун, и сына взяли. Дьяк сокольничего приказа начал розыск расспросом. Стали пытати крепко. Марфа Мелентьевна во всем запиралась. Чем окончился розыск, то неизвестно, только в сыскном деле находим известие, что сосланы мать и сын в сибирский город на Пелым, а там следы их затерялися.

Так Степан стал сызнова жених. А следом пришел приказ о пожаловании Степана в начальные сокольники. Сорок дней он пост держал, а в ночь перед тем глаз сомкнуть не мог. Приходила к нему Настасья, иное во сне, иное наяву, целовал ее в сахарные губы, свое забывал.

А в углу сидела Марфа Мелентьевна, лицо под красным клобучком спрятано, а знает Степан, что видит его, хочет он от нее спрятаться, да не может. Она смеется:

– Вижу, как ты, Степан Иваныч, руку за спину прячешь, все вижу теперича. Пойдем со мной, – зовет его.

В лес заходят. Видит Григория. Он лежит в тряпье, ножка отсохла, почти седой, ино на кончину пошел, держит вместо свечи два пера. Вдруг просит Степана:

– Папка, птичку поймай.

Степан глядит и не видит.

– Вона, папка, летает.

Вот и солнце поднялось. Степан Иваныч святой водой умывается, а сон с глаз смыть не может. Товарыщи его поздравляют, все нарядные. Передняя изба для царского пришествия приготовлена. На лавке сголовье бархатное полосатое постелено, напротив лавки поляново – сено, накрытое попоною, по углам четыре стула нарядные, на стульях по два кречета, самка и самец, два сокола, самка и самец, позади стол – на нем наряды птичьи – клобучки, колокольцы, обножки, наряды сокольничьи – шапка горностайная, рукавица с притчами, перевязь с бархатною сумкою, шитой золотой в виде райской птицы гамаюна, вабило, ващага, рог и полотенце. Около стола поставлены чинно рядовые сокольники, птиц держат, другие без птиц подле лавок, все в лучшие платья одетые.

Степан стоит ни жив ни мертв. Вздевают его в царское жалование – красный суконный кафтан с серебряной нашивкой и сапоги желтые. А после с двумя сокольниками идет в особую избу, и там ни жив ни мертв. Все видит вчерашний сон, как птичку искал. Да вона летит. За облачком укрылась. А облачко то что скала. Лезет вверх Степан, а там гнездо в расщелине, а в гнезде яйцо. Тут Марфа Мелентьевна откуда ни возьмись, когти расправила, хвост расправила. Не удержался Степан, полетел вниз.

А в то время в переднюю избу входит царь, садится на лавку. Подсокольничий его спрашивает:

– Время ли, государь, образцу и чину быть?

– Время, объявляй образец и чин!

Подносят подсокольничему челига. Начальные сокольники объявляют:

– Время наряду и час красоте!

Подсокольничий рукавицу надевает, говорит первому рядовому сокольнику:

– Зови нововыборного к государевой милости! Час приблизился к веселию!

Зовут Степана.

Входит в избу Степан под царевы очи с двумя рядовыми сокольниками, кланяется до земли, глядит на нарядные стулья и обмирает: один челиг хромой, на него смотрит, а с ним рядом Марфа Мелентьевна, худая, грязная. Швырнул в нее Степан Иваныч одаренным сапогом желтым. Подсокольничий, начальные и рядовые сокольники его тут же схватили, а Степан Иваныч ничего сказать не может. Повели его на цепь.

После того начался большой переполох, Афанасий Митрохин старался свое участие в том деле скрыть, но дознались и сослали его в Белоозеро, а Степан Иваныч был разжалован, плетьми бит и отправлен с Настасьей на Двинскую землю.

Многое из того Степан Иваныч уже не помнит: как в мире жил, как ловчих птиц ловил, как Марфа Мелентьевна белу косу распускала и песню пела. Как в водах с Настасьей бродили, через волоки волочилися, на барке плыли, на нартах ехали, траву и коренье копали, как по Белому морю плыли,