Читать книгу - "Сначала женщины и дети - Алина Грабовски"

для девочек на северо-востоке США», где есть горячий душ и контактный зоопарк и кормят изысканными блюдами для гурманов. Когда мама с папой улетали за ней в Китай, они подошли ко мне и положили руки мне на плечи. Позади на кухне гремела кастрюльками миссис Генри, соседка, с которой меня оставили. Они пообещали: ничего не изменится. Мы не станем меньше тебя любить. Мне тогда было восемь, но я все равно догадалась, что они врут. Через несколько дней миссис Генри показала фотографии из Гуанчжоу, и я поняла, что теперь изменится все. Они никогда не смотрели на меня, как смотрели на нее. Ни раньше, ни потом.

– Тебе дать айпад? – спросил папа, протягивая Лиле планшет. На него загружена ее любимая передача про нянь, которые катают своих подопечных на лошадках.

– А мне что делать? – спрашиваю я.

– Почитай, – отвечает мать. – Полезно для твоего развития.

– Меня укачает, если буду читать.

– Послушай музыку, – предлагает отец; он, как всегда, сглаживает углы.

– Наушники сломались, забыл?

– Возьми мои. – Он роется в рюкзаке под ногами. Мать смотрит влево и поправляет зеркало.

– Можно подумать в свободное время, – говорит она.

– О чем? – спрашиваю я, потому что точно знаю, на что она намекает: ей просто слабо сказать прямо.

– Обо всем, что на душе.

– Держи! – папа достает наушники и кидает мне спутанные черные проводки. – Эти должны работать.

– А что у меня на душе, мам?

Отец переводит взгляд с меня на водительское кресло.

– Эй… – начинает он, но мать его останавливает.

– Не знаю, – говорит она. – Одному богу известно, что у тебя на душе.

Он наклоняется к ней и шепчет, будто в минивэне можно что-то сказать по секрету.

– Не сейчас, – произносит он.

Я засовываю в уши наушники: даже если бы мне было что сказать, мать все равно не станет слушать.

На обед заезжаем в кафе в Нью-Гемпшире. Это просто маленький киоск со столиками для пикника на лужайке, но папа принимается разглагольствовать о том, какая милая и старомодная эта часть страны, какой свежий здесь воздух и красивые домики. Они с Лилой идут заказывать еду, матери звонят с работы, и та уходит разговаривать, нарезая круги вокруг деревянного сарайчика, где находится туалет. Я пишу Марине и спрашиваю, хочет ли она сходить в кино после моего возвращения, но она не отвечает. Школа кончилась, она меня сторонится, хотя именно благодаря мне не наделала в тот вечер глупостей. Я ее спасла.

Есть свидетели, утверждающие, что вы с Мариной Новак присутствовали на месте преступления, заявил офицер Донельсон, которого я ни капли не боялась, потому что он вел у нас занятия о вреде наркотиков, а вести эти занятия посылают лишь самых тупых полицейских, от которых в настоящем полицейском участке толку нет.

На месте преступления присутствовали сто человек, отвечаю я.

Не дерзи. Очевидцы утверждают, что ты ее столкнула.

Я оторопела и затеребила зубы языком, чтобы скрыть испуг. Кто эти очевидцы?

Ты же знаешь, я не могу тебе сказать.

Они врут, ответила я. Точно врут. Я старалась сохранять спокойствие, потому что когда люди паникуют и многословно оправдываются, тогда и начинаются неприятности. А мне было нечего бояться, я же ничего не сделала.

Он чавкнул жвачкой, пахнувшей искусственным виноградом. Это серьезное обвинение. Говори правду, Оливия.

Я пыталась ей помочь. Я не виновата, что она поскользнулась, или у нее случился припадок в тот самый момент, или она спрыгнула. Все знали, что она ненавидела этот город.

А ты ненавидишь?

При чем тут я? – ответила я. Тогда он открыл металлическую дверь, вошла мать и забрала меня.

– Мы взяли хот-доги! – кричит Лила и подбегает ко мне. Не успевает притормозить, врезается мне в живот, и мы обе падаем. Упав на траву, она хохочет, а я пытаюсь отнестись к этому легко и тоже посмеяться, вместо того чтобы, как обычно, раздражаться и жаловаться на боль.

– Чего больше всего ждешь в лагере? – спрашиваю я, лежа на траве.

Она садится и срывает пригоршню цветущих сорняков. Проворно, как моряк, вяжущий узлы, сплетает из них ровный веночек. В лагере всем браслеты наплетет.

– Купаться хочу, наверное.

– Купаться можно и дома.

– Да, поэтому я знаю, что мне понравится. А вот насчет всяких новых занятий не уверена.

– Тебе все понравится.

Она скептически смотрит на меня.

– Ты говоришь как папа.

– Нет, папа бы сказал, что лучше лагеря ничего в мире нет.

Она протыкает ногтем гибкий стебель одуванчика.

– Я бы лучше осталась дома с тобой.

Я глажу ее по голове; мягкие волосики согреты солнцем. Я бы тоже лучше осталась дома с Лилой и сидела с ней целыми днями, ведь она единственный человек, кому интересны мои слова. Я не сумела научиться разговаривать так, чтобы окружающим хотелось меня слушать. Во втором классе миссис Маркс отвела меня в сторонку и сказала, что мне нужно учиться говорить тише, чтобы никого не пугать своим голосом, будто в классе у нас сидели маленькие пугливые крольчата, а не взвинченные от сахара восьмилетки. Но я прислушалась к ней, потому что, как многие учителя, она была лютой стервой. В итоге, когда я пришла в третий класс, я разговаривала слишком тихо. Тогда миссис Уилсон отвела меня в сторонку и объяснила, что женщинам очень важно говорить громко, тем более что мы только что прошли Фанни Лу Хеймер [15] и миссис Уилсон хотела, чтобы мы поняли: история живет в умах людей, ну и всякое такое прочее. Далее цикл повторялся каждый год: я то говорила слишком громко, то слишком тихо, опять громко, опять тихо. Наконец в старшей школе я решила, что мне похер, что думает о моем голосе какая-то баба с дипломом, дающим ей право оставлять детей после уроков и ругать их за слишком короткие мини-юбки.

Но насчет Лилы у меня паранойя. Вдруг она слушает меня, потому что я – ее старшая сестра, а стоит мне выйти из комнаты, думает: слава богу, она ушла?

Лила будто чувствует, что я думаю о ней, и дергает меня за резинку лифчика. Она всегда так делает, чтобы привлечь мое внимание.

– Думаешь, моя мама когда-нибудь ездила в летний лагерь?

– Это вряд ли. Ее бы выгнали, она бы довела до слез всех своих соседок по комнате.

Лила качает головой, как взрослый, который разговаривает с другим взрослым намного тупее себя.

– Нет, не эта мама. Моя настоящая мама.

– А, – отвечаю я. Не стоит здесь об этом разговаривать.

Еще до того, как Лилу привезли из Китая, я