Читать книгу - "Бесконечное землетрясение - Эван Дара"

class="p1">Молчание. Потом становится слышно шарканье и дыхание. Руки в обмотках начинают хлопать, и хлопки вскоре становятся громче, энергичнее и гуще. Затем следует сумбур горловых гласных среднего тона — сдержанная похвала, приглушенные каппами одобрительные возгласы. Аплодисменты и восторженные восклицания продолжаются дольше чем полминуты.

Несколько человек выходят вперед, кладут монеты в маленький ржавого цвета чайник, стоящий на земле недалеко от жонглера. Чайник потерял ручку: две крошечные дырочки зияют друг напротив друга на его верхнем ободе.

Большинство зрителей тем не менее разворачиваются и топают прочь — хотя одна женщина в черной тунике возвращается и опускает в сосуд две монеты.

На пути к выходу многие пользуются ближайшим правительственным фонтаном, вероятно переделанным из прежнего питьевого фонтанчика, когда-то находившегося в парке. Это возможность наполнить водоконусы.

Он смотрит на молодого человека, который все еще приветствует доброжелателей, расслабленно опустив руки по бокам. По временам, регулярно, молодой человек сияет чистой радостью, затем белозубая улыбка теряется среди благодарственных кивков.

В конце концов толпа расходится, и молодой человек кивает сам себе, наклоняется и начинает собирать реквизит, который разложил вокруг себя аккуратным геометрическим узором. Молодой человек складывает свои снаряды в большой холщовый мешок.

Он уходит последним. С дальнего конца прогалины продолжает смотреть. Как собирается жонглер. На освободившийся полукруг, в котором тот давал представление. На чем держится это действо? — размышляет он. Как молодому человеку удается управляться со всем этим? Молодой человек не шатается.

Он снова идет через разграбленный приплюснутый город мимо его согбенных оторопелых жителей. Он встает, вспоминает, что ему нельзя светиться. Закрывает лицо рукой, проскальзывает позади кучи деревянных досок, слишком истерзанных стихией и ни к чему не пригодных. Тогда он думает: я постоянно ползаю, разве можно быть еще незаметнее?

А сейчас? Он не знает, где находится следующий город или деревня. Он не хочет это признавать, но его силы иссякли. У фонтана, того, что в бывшем парке, он может выстирать одеяло, назрела необходимость. Он не видел ни одной жандармской фуражки — уродливого головного убора, круглого и синего. Утром можно будет купить свежих овощей.

Он оглядывается по сторонам. До темноты еще час или больше. Он остановится около этого города, чьего названия не знает, на ночлег.

Он за границами города, но недалеко. Он спотыкается в сумерках, обходит препятствия: моток колючей проволоки, бочку для бензина, деформированную, как произведение Олденбурга, диван без ножек и подушек. Он проходит мимо бывшего пункта приема утильсырья, огромных связок картона, раскисших от дождя, смердящих невыносимой горечью.

Он ищет место для ночлега. Хороших расщелин не наблюдается. Он на равнине, так что всюду будет на виду, на ветру. Незащищенный. В сгущающейся темноте он бредет-спотыкается еще несколько минут, больше не в состоянии видеть грязь, обходить ее. Запнувшись о тело человека, уже расположившегося на ночлег, он пугается, извиняется. Стыдится. Но человек только ворчит и снова укутывается в хрустящий брезент, и он приободряется. Эта территория не связана с высоким риском.

Сняты вещмешки, экипировка, водоконус. Он вынимает свой брезент и нижние одеяла. Убирает несколько камней с того места, которое теперь его место, расстилает самое нижнее полотно брезента, кладет его верхний край на пушистую траву, которая теперь стала его подушкой. Падает в сидячее положение. Он голоден, но, вероятно, ему не следует есть. Хруст может привлечь внимание людей, если кто-то устроился поблизости. Разбудить их тела или аппетит. Лучше разложить спальный комплект, подождать, пока спазмы в желудке сойдут на нет. Он поворачивается, больно приземляется на левое колено, стоит на четвереньках, ища камни, чтобы придавить углы постели.

Перед глазами у него летают в вертикальном дефиле кольца: вверх, потом вниз, потом снова изящной дугой вверх. Прочно, неколебимо, надежно. Кегли для боулинга, кувыркающиеся в пустоте над пустотой, где есть только руки, которые их ловят Величественные вращающиеся штуки, отражающие свет, затем соскальзывающие в тень и снова обретающие свое надлежащее сияние. Невероятное мастерство. Элегантность. Грация. Как молодой человек научился таким фокусам? Как он может исполнять их сейчас?

Вот бы тоже так уметь. Поучиться, чтобы попытаться повторить эти трюки. Или хотя бы проделать нечто подобное. Бросать, ловить и оставаться на ногах, затем делать поклон. Это был бы фейерверк. Положительный заряд. Он избавил бы его от особняков. Позволил бы упасть в хорошем смысле, вернуться к тому, чем когда-то был. Стать лучше, чем был когда-то. Он бы воспарил.

В темноте и тепле ночи он размышляет, почему перестал думать об оазисе устойчивости. Почему он забросил надежду обрести спокойствие в этом мире. Он говорит себе, что знает почему. Оазис устойчивости найти невозможно. Остров слишком велик, его ресурсы скудные, недостаточные. Жалкие. Он говорит себе, он осознал, что оазис устойчивости — несбыточная мечта. Всегда так было. Острый, жгучий, непреклонный зуд, который подстрекал его идти в никуда, где нет никакого смысла.

Эта мысль успокаивает его. Дает передышку от головокружительного чувства, что передышки для него никогда не будет. Может, оно и так. Оазис устойчивости лежит в заслуженном спокойствии, которое проистекает из знания, что он всегда будет искать оазис устойчивости.

Это симметрия и асимметрия. Напряжение утоляет напряжение. Покой происходит от его отсутствия. Жизнь — это страдание, которое нужно полюбить.

Лежа на слоях брезента и одеял под таковыми же, он разглаживает складки, выталкивает бугорки гальки. Устраиваясь спать, он ощущает, как под ним пинается и елозит земля. С рожденной ночью чувствительностью он думает, что сотрясение можно охарактеризовать как Q1.1. Немного иная картина, чем та, какую он знает. Толчки более отрывистые, стаккато. Возможно, региональный вариант.

Это не дает ему спать. Беспорядочный ритм земли мешает сбросить напряжение. Лежа неподвижно и нет, он томится под почти полной луной. Пытается согнуть ноги, вытянуть их. Кладет руки туда, потом сюда. Он не подготовится к следующему дню, думает он. Не накопит достаточно энергии. Запаса сил, необходимого, чтобы высмеивать себя во время падений.

Довольно. Он откидывает свои покрывала, решительно встает. Надо утомить себя ходьбой.

Ночной пейзаж ему знаком и незнаком. Текучая, неподатливая темнота. Впечатление беспредельности, от которого внутри все чахнет. Ближайшие кусты окаймлены лунным серебром. Вдалеке темные разбросанные строения — угловатые, горбатые, торчащие из мрака, будто клинки, — не раскрывающие своего предназначения. Все кажется спокойнее, но землерокот громче.

Он ходит, ища утомления. Но медленнее, чем обычно, поскольку сейчас не видит пустых провалов мира под ногами, заусенцев на земле, которые могут подстерегать его. Он проходит мимо ручья, сочащегося с уступов обнаженной горной породы. Его шаги хрусть, хрусть по упавшей