Читать книгу - "Энтомология для слабонервных - Катя Качур"

– Та что ты, Баболд! – дёргала плечом Зойка. – Я тоже, может, та ещё горлица. Что ты меня вечно позоришь?

– Кака ты горлица? – возмущалась Евдокия. – Горлица – эт Ульянка наша. А ты – мышь летуча. Кожа да кости.

– Я тоже за еврея хочу замуж! Тоже хочу красивую фамилию. Представь, Зойон Гинзбург, а?

– В бульон сдристнул, – тут же зарифмовала старуха, – иди вон, хряка покорми!

Для Ульки же Баболда стала настоящей соратницей. Она брала на себя порученную внучке стирку, чистила за неё картошку на всю семью, подшивала к зиме валенки (готовь сани летом). В общем, делала всё, чтобы отпустить внучку «налюбоваться на милого». Улька проживала это лето, не касаясь земли. Не чувствуя сандалий в поле, не осязая калош в хлеву, не ощущая кед на стадионе. Присутствие Аркашки превратило повседневные дела – выпас скотины, прополку огорода, мытье полов – в заботы Золушки, которые кажутся прелестными, если знаешь конец сказки – неизбежно счастливый бал и хрустальные башмачки. Она даже поделилась с Аркашкой девчачьей глупостью: тайком от мамы мерила её кремовые довоенные туфли и подаренное папой платье – розовое на тонюсеньких бретельках с шёлковыми трусами в тон. Наряды были все те же, трофейные, привезённые из пражских магазинов. Правда, со временем выяснилось, что это не платье, а ночная сорочка, но мама всё равно ни разу его не надевала. «Куда, в коровник?» – смеялась она, держа на вытянутых руках тончайший шёлк. И от взволнованных, стыдливых её пальцев материя дрожала и струилась, словно Млечный Путь на августовском небе. О, как же упоительно было лежать на сеновале, на краю Прудищ, и наблюдать за падающими звёздами! Спасибо Баболде, она и ночью покрывала Ульку, отвечая спохватившимся матери и отцу, что «отправила внучку во двор, притаранить подорожник, коленку ободрала старушка, чё разорались-то». Аркашка тоже убегал в окно, ориентируясь по ночным светилам, как по компасу. Сначала путь к горлице Ульке указывал растущий месяц, потом откушенный слева жёлтый блин, затем полная надутая луна и далее по кругу – блин, обгрызенный справа, месяц убывающий и, наконец, лишь круглый абрис в кромешной темноте. В новолуние, шестого августа, стало понятно, что начало грядущего цикла они встретят уже порознь.

– Следующее рождение луны будет в начале сентября, – сказал Аркашка, лёжа на высыхающей траве и чувствуя рядом тепло Улькиного тела.

В стогу шуршала мышь, ветер срывал верхние колоски и уносил куда-то за край галактики. Комета, как спортсменка с горы, летела бешено, оставляя за собой блестящую лыжню.

– Я буду сидеть в своей деревенской школе, а ты в городской. И учителя станут рассказывать нам о графиках функций, – вздохнула Улька, нащупывая мягкой рукой Аркашкины пальцы.

Он сжал её ладонь, поднёс к губам и начал дуть горячим, влажным воздухом. Крылья сердечной стрекозы покрылись капельками, как запотевшее зеркало. Захотелось протереть его тряпочкой, чтобы увидеть будущее. Но всё пространство, от босых пяток до ямочки на шее, заполнилось туманом.

– Завтра я бегу на соревнованиях по лёгкой атлетике, придёшь? – спросила разморённая Улька. – У нас за деревней крупный стадион построили. Для всего района.

– Конечно. – Аркашка прогрел горячим воздухом вторую её ладошку. – Буду за тебя болеть.

– А послезавтра в киноклубе «Два капитана[15].»

– Уже послезавтра? Вскопаю у хозяев огород за полтинник, куплю билет, – спохватился Аркашка.

– Билеты на двоих стоят семист копеек, – уточнила Улька. – Почищу брату Саньке сапоги, он добавит ещё двадцать.

* * *

Стадион – выкошенный и утрамбованный прямоугольник прудищенской земли – был полон. С самого утра легкоатлеты со всех районных городков и сёл прыгали в длину, гимнасты вращались на брусьях, дискоболы метали деревянные тарелки, наструганные плотником дядей Васей. Забег на три километра назначили на двенадцать. В полдень Аркашка елозил брюками по неотшлифованной скамейке, то и дело выдирая из попы назойливые занозы. Под лавкой между ногами у него был спрятан надранный впопыхах букет шалфея. Слева подсел шепелявый верзила Севка Свистунов в мешковатых, злобно воняющих, серых штанах. Улька, размякшая после бессонной ночи на сеновале, стояла среди спортсменов и лениво разминала стопы. Из-под широченных чёрных шорт к синим кедам стремились две фарфоровые, волнующие ножки.

– Что-то Булька выглядит уставшей, тяжело ей будет бежать, – сказал Аркашка Севке, разглядывая, как его спортсменка вращает торсом.

– Бульке тязело? – хмыкнул картавый Севка. – Да она всё равно придёт первой. Скусно дазе болеть.

– Странно, что парни и девчонки соревнуются в одном забеге, – пожал плечами Гинзбург. – Понятно же, что мальчишки сильнее.

– Не советовал бы я тебе безать с ней рядом, – насупился Севка. – Да и стоять рядом, когда она сто-то кидает, тозе бы не советовал. Я вон её обозвал пару раз, она подняла с земли кусок слака и кааак запульнет мне по баске. Ровнехонько в лоб. Кровиси было… Доктора вызывали…

– Что такое кусок слака? – не понял Аркашка.

– Ну слак, флак, х-с-ф-лак. – Севка явно выполнял кульбит своим речевым аппаратом, но отчаялся и махнул рукой. – Камень такой, тёрный…

– Шлак, что ли, чёрный? – засмеялся Гинзбург.

– А я тё сказал? – обиделся Севка. – Тупой ты, Аркаска.

Тем временем спринтеры закончили соревнования на короткие дистанции, и трибуны готовились отдохнуть на стайерах. У размеченной белой черты на дорожке был обозначен старт. Возле него в несколько рядов толпилось человек тридцать. Посередине толпы, вялая, клонящаяся ко сну, маялась Улька – разминка, казалось, её не разогрела. Рядом – в таких же чёрных пузырящихся шортах и белой майке – толкалась угловатая Зойка. В противовес сопернице, она была бодра и энергична.

– А что, Зойон тоже бегунья? – уточнил у Свистунова Аркашка.

– Сойон такая зе бегунья, как я балерина, – усмехнулся Севка. – Но как зе, Улька безит, и этой надо. Она зе повторюска – тётя хрюска. Куда Иванкина, туда и Макарова.

– А разве спортсменов не по результатам отбирают? – удивился Аркашка.

– Ну для хоронилки-то закон не писан, её как убогую везде воткнут, лис бы не воняла. – Грузный Севка развалился на лавке, широко расставив ноги.

– Знаешь что! Она не хоронилка, а нормальная девчонка! – подскочил Гинзбург. – А убогий – это ты, гугнивый дурак! И воняет от твоих штанов, как от дохлой кошки!

Севка, здоровенный, шкафообразный, внезапно подпрыгнул и врезал Аркашке по левому уху. Гинзбург вцепился руками в его рубашку и шваркнул чугунным лбом о башку Свистунова. Тот, теряя сознание, ещё раз вписал кулаком в Аркашкин глаз и тут же добавил в челюсть. Зойкин защитник заехал Севке по носу и готов был повторить ещё раз, но следующий удар беззащитно разрезал воздух. Какая-то сила потащила его назад, и, падая