Читать книгу - "Луна днем - Виктор Викторович Конецкий"

Она сказала это совсем серьезно: или думала сейчас не о том, что говорила, или намеренно отказалась принять шутку.

Алексей помрачнел и встал. Надя отвернулась, провела по лицу рукой, будто стирая с него что-то. Это был знакомый жест. Так же, как привычка, войдя с улицы, разглаживать себе брови указательными пальцами, а потом прижимать ладони к щекам.

— Ну, как живешь? — спросил Алексей. Она не стала отвечать на этот вопрос, и Алексей понял, что было глупо задавать его.

— Я недавно читала о тебе в «Комсомолке». Вы где-то попадали в шторм. Ты смелый человек, Алексей.

Алексей машинально кивнул и подошел к окну. Смеркалось. От стекла несло холодом. Снег на крышах и сугробы были синими, как обертка от рафинада.

— Какой снег синий... — пробормотал он.

— Это все от мороза, Леша, — ответила она устало и присела на его место у печки.

Леша! Его давно никто не называл так, вернее, он давно не слышал, чтобы его имя произносили с такой мягкой интонацией.

Алексей круто повернулся к Наде, задел рукой замерзший цветок и опрокинул его, но успел подхватить, не дав упасть на пол.

— Зачем они стоят у тебя здесь? Ведь они уже мертвые, — сказал он и сердито отряхнул ладони.

— Говорят, что иногда они оживают весной. Только нужно подогревать воду, когда поливаешь, — ответила Надя и прикрыла дверцу печи.

Постучали.

— Надежда Сергеевна! — Плачущий голос влетел в комнату вместе с морозным паром. Алексей увидел девчонку в валенках и в лохматой ушанке.

— Плотнее дверь закрывай, — строго сказала Надя.

Девчонка послушно закрыла дверь плотнее. Надя встала, оправила платье и подошла к столу.

— Ну, что тебе, Филимонова?

— Надежда Сергеевна, за что вы мне единицу поставили?

— За то, что списывала...

— Я не списывала. — Девчонка хлюпнула носом и быстро взглянула на Алексея.

— Не лги, Филимонова.

— Я же только начала, а вы сразу и увидели, — обиженно протянула девчонка.

Алексей обрывал с цветка сморщенные листья и слушал разговор. Старый, как мир, разговор учителя с непутевым, озорным учеником. Слушал и вспоминал, как сам списывал контрольные и получал двойки, а учителя разговаривали с ним так же строго и казались ему жестокими, несправедливыми людьми. Такими, как Надя сейчас...

Она изменилась за эти годы. Пропало то непосредственное, чуточку наивное, что сквозило в ней раньше, даже если она бывала грустна или серьезна.

— Ведь мы так давно знакомы друг с другом, Надя, — начал он, когда обиженная ушла. — Так давно. Я много видел с тех пор, как мы расстались и...

— Чего много? — перебила Надя.

— Людей. Разных людей.

— И как? — Она усмехнулась и подняла на него глаза.

— Ты совсем не можешь мне верить, Надя? Ты знаешь, почему я приехал?

— Знаю, Алексей. Но не надо о прошлом. Не надо, прошу тебя, — Она опустила голову в раскрытую на столе книжку и ладонями прикрыла глаза. — Я знаю, ты думал: я одинока, мне пора замуж. Ты приедешь, и я уцеплюсь за тебя. Раньше я не могла бы говорить такие вещи так... прямо. А теперь могу. Не думай, что я мщу тебе. Нет, Алексей, не хочу я этого. Только очень страшно... грустно, когда уходит любовь. Я долго мучилась, пока она отстала от меня, ты отстал...

Надя встала и тоже подошла к окну.

— Я бы так хотела любить! Так пусто без этого, Алексей.

Алексей взял ее за плечи.

— Никто, понимаешь, никто не будет любить тебя так, как люблю сейчас я. Тебе не страшно потерять это?

— Мне больно, отпусти меня. — Надя не сердилась, но сказала это так, что Алексей сразу отпустил ее плечи. Он снова отвернулся к окну.

— Так, значит, это от мороза снег синий?

— Да, от мороза, Леша.

Вот и весь разговор.

Потом Алексей колол дрова и ходил в магазин за коньяком, — ему очень хотелось выпить. Но оказалось, что коньяк и водку здесь продают только в вагон-лавке, а вагон-лавка бывает только по вторникам. В магазине же было «Волжское» плодоягодное вино, и Алексею пришлось купить его. Пили втроем — Алексей, Надя и Валя. Алексей пил из стакана, Надя и Валя — из стопок. Вино было плохое — слабое и горьковатое. Закусывали консервированным сигом в томате и вареной картошкой.

К концу ужина погас свет. Надя сказала, что это случается у них часто, но ненадолго.

Потрескивали дрова в печке. В щели конфорок просвечивало пламя. Оранжевые блики бродили по стенам и потолку.

Все молчали. По радио передавали какую-то незнакомую музыку.

Алексей подсел к самому репродуктору.

Когда свет неожиданно зажегся, Алексею стало неловко, — казалось, что его лицо слишком ясно говорило о том, что он переживал.

Надя, наверное, тоже почувствовала какую-то неловкость. Она сразу начала разговор с Валей о методах преподавания литературы в девятых классах. И все говорила, что «надо больше давать Писарева при разборе Базарова». Валя соглашалась, но Надя приводила все новые и новые доводы в защиту своей точки зрения, будто кто-то противоречил ей. Потом Надя сказала, что ей надо проверить несколько сочинений, придется встать рано утром, а от этого вина у нее будет шуметь в голове. Алексей спросил, куда ему деваться.

Надя сняла со своей кровати одну подушку, сдернула плед, который лежал поверх одеяла, достала простыни и повела его на второй этаж в учительскую. Там они опять остались одни.

Надя стелила простыни на большом матерчатом диване. Алексей делал вид, что рассматривает географические плакаты на стенах — тундра, лесотундра, тайга, лесостепь, — а сам наблюдал за нагнувшейся над диваном тоненькой фигуркой в коричневом платье и маленьких аккуратных валенках. Когда Надя вдруг обернулась, то заметила его взгляд и покраснела.

— Ты что, погостишь тут у нас? Может быть, хочешь отдохнуть? Я завтра достану тебе лыжи, комнату снять просто.

— Не знаю, Надя. Когда ближайший поезд?

— Поезд? — Надя помолчала. — Тебе здесь, может быть, будет холодновато, но если накроешься еще шинелью, то будет ничего. — Она поправила подушку на диване. — В два ночи на Ленинград проходит мурманский,