Читать книгу - "Охота за тенью - Якоб Ведельсбю"

подолгу. Что-то я с годами становлюсь чувствительным и хрупким. Все сильнее тяготит зло, с которым приходится сталкиваться беспрестанно. Откуда оно берется? Еще немного, и я начну верить в темные силы, проклятия и прочую суеверную чепуху.

Включи телевизор — и получишь полный набор надругательств над детьми, изнасилований, убийств, войн и террора. Знай, что ты не в силах защититься, помни, что ты сам себе укрытие, которое ты же и разрушаешь. Постепенно баланс смещается — от веры в любовь и гармонию между людьми — к вере в могущество зла, в то, что черные, холодные капли безволия, эгоизма и ненависти сливаются в мрачные тучи, висящие над миром, который желает нам зла и в котором зло побеждается только злом.

С меня снимают наручники, отводят в камеру и запирают. Я стою на сером линолеуме и таращусь в бетонную стену. На ней кто-то нацарапал:

That’s the sound of the police!

That’s the sound of enemies![5]

Письменный стол, стоящий у стены, исписан, как в старые добрые школьные времена. Я сажусь на койку, на тонкий матрац из резиновой пены. Потом быстро поднимаюсь, писаю в специальный таз, мою руки в миниатюрной раковине, вытираю их о брючины, снова сажусь, растираю затекшие запястья и вспоминаю, что у меня брат — адвокат. В другом мире я бы попросил надсмотрщика позвонить ему, вдруг он сумеет вытащить меня отсюда. «Братишка специализируется на крупных предприятиях, уклоняющихся от уплаты налогов», — захлебывался я, бывало, от гордости, однако он с присущим ему самодовольством находил мои восторги не только смешными, но и обидными. «У него своя вилла в Хеллерупе и пентхаус в Лондоне с видом на Темзу». Это уже голос моей матери, полный гордости.

Психология здесь понятна: семья распалась, когда ее глава, облачившись в черное, оставил жену на растерзание детям, скрывавшим до поры свой гнев. Сначала на нее переложили ответственность за все случившееся, потом ее присутствие в их мире ограничилось спонтанными появлениями. Сама она с пониманием относилась к сложившемуся положению вещей и переносила страдания с достоинством. Инстинкт подсказывал ей, почему ее дети так отреагировали, она прощала их и с благодарностью принимала те крохи, которые они ей бросали. «Когда твой отец заболел, для его братьев и сестер я словно умерла», — созналась она однажды, когда мы сидели у меня дома и пили кофе, но она не считала себя жертвой. Она сама выбрала себе мужа, родила ему детей и прошла с ним через все радости и невзгоды. Под потолком замечаю глаз видеокамеры. Они сидят сейчас и пялятся на меня, обсуждают меня, издеваются надо мной. Я опускаю взгляд на свои руки и сжимаю кулаки.

Ключ поворачивается в замке, и полицейский, которого я прежде не видел, молча ставит на письменный стол поднос: кружка кофе, ломтик белого хлеба для тостов, сверху сыр и кусочек красной паприки. Лежу отвернувшись, пусть не думают, что меня запросто можно купить за бутерброд с сыром. Но, произнося про себя словосочетание «бутерброд с сыром», я уже чувствую, с какой силой голод буравит мой желудок, спрыгиваю с койки, заглатываю бутерброд и выхлебываю кофе. Немного погодя проваливаюсь в сон. Просыпаюсь я оттого, что рядом с койкой стоит полицейский и трясет меня за плечо.

— Так что мы вас больше не задерживаем, но вы должны явиться на допрос завтра ровно в четырнадцать ноль-ноль в Главное ведомство. Если вы не появитесь, вас арестуют. Вот, можете ознакомиться. — Он протягивает мне лист бумаги.

Иду за ним по белому коридору и выхожу через дверь, у которой снаружи нет ручки — дверь закрывается за моей спиной сама. Снег светится в темноте.

Подзываю такси. Бывает, если я вынужден сосредоточиться на какой-то мысли или проблеме, на меня наваливается сумасшедшая усталость. Мозг словно переполнен и постепенно начинает застывать, как цемент. Когда на меня такое находит, необходимо закрыть глаза, и тогда меня утягивает в некое подобие сна, в состояние транса, в котором я подсознательно продолжаю переживать то, что занимало мой мозг за несколько мгновений до этого. Понемногу усталость исчезает, спустя какое-то время возвращается сознание, и мысли, возникшие за время, проведенное в трансе, будто покачиваются передо мной в воздухе, так что я могу срывать их одну за другой.

Выйдя из машины, обхожу дом и ищу следы Йохана, но они давно исчезли. Зато я замечаю контуры других следов, которые ведут к главному входу, замечаю, что в прихожей непривычно пахнет кожей. Но на этот раз все лежит на своих местах.

Через несколько минут слышу шаги по лестнице, и передо мной возникает Йохан.

— Предлагаю немедленно отправиться в Берлин, — говорю я первым делом. — Эго наша единственная зацепка. Камера и деньги у тебя?

Он кивает:

— И машина тещи. Теперь мы уже никак не вернём её к Рождеству.

16

Кругом белым-бело. Холод пробирается сквозь одежду и заключает тело в объятия. Дом, в котором живет Лиза Майер, стоит на тихой улочке под прямым углом к Курфюрстендамм. Наша попытка позвонить в домофон заканчивается тем, что открывается окно на третьем этаже, и бледное лицо выглядывает на улицу. Это единственное, чего нам удается добиться. Однако в этот момент нам везет: к подъезду семенящими шагами подходит пожилая женщина, вставляет ключ в замок, и мы вместе с ней оказываемся внутри. Спешим на четвертый этаж, стучим в дверь с табличкой «Л. Майер», но безрезультатно. Йохан извлекает из кармана швейцарский нож, выдвигает нужное лезвие, вставляет его в замок и поворачивает его там из стороны в сторону, как будто это самое обычное дело. У меня, в отличие от Йохана, немного дрожат руки. Наконец раздается щелчок, он нажимает на ручку и открывает дверь. Мы входим в квартиру, переступив через груду почты — рекламные буклеты, газеты, письма и два последних номера «Берлинер моргенпост». Над вешалкой висит вырезанное из газетной передовицы фото в рамке: три уже немолодые женщины плечом к плечу. Подпись под снимком поясняет, что посередине — член Европарламента Лиза Майер.

Я заглядываю в узкую, отделанную кафелем ванную с туалетом и душевой кабиной, прохожу дальше в гостиную, показываю на дверь в другую комнату. Это кабинет. Кожаный диван с потускневшей обивкой, перед диваном оранжевый ковер с длинным ворсом, а на стене телевизор хорошей датской фирмы с плоским экраном. Под прямым углом к окну, выходящему во двор, возвышается письменный стол из красного дерева. В глубине стола оборудован мини-бар. Достаю бутылку «зубровки», с трудом преодолевая соблазн отвернуть