Читать книгу - "Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани"

– Нет, – упрямо замотала она головой.

– Прошу тебя.

– Почему?

– Ну, пожалуйста.

Вдруг она сникла, вся съежилась, пошла к двери, открыла и бросила на меня взгляд, полный упрека, потом вышла в коридор и закрыла за собой дверь. Остались мы с Манушак.

Через некоторое время она вдруг заговорила:

– Где она? – спросила про внучку.

Я ответил.

Она закрыла глаза, дыхание стало еще чаще, на мои вопросы она не отвечала. Так прошло часа два. Затем на несколько минут к ней вернулось сознание.

– Умираю, Джудэ, – сказала она, – но это, может, и не так плохо? А? Как ты думаешь?

Что я мог сказать?

– Не знаю, Манушак.

– Не хочу, чтоб того несчастного человека наказали, уверена, не хотел он. Ты же понимаешь меня?

– Понимаю.

– Ты тоже прости его.

Перед глазами встало отупевшее от тяжелого труда, взбудораженное лицо старика, он, возможно, был намного лучше всех остальных, с кем имела дело Манушак, оставшись на улице. «Ладно, черт с ним», – сказал я. Она еле заметно улыбнулась, на этом все и кончилось. Больше в сознание она не приходила, уже светало, когда она вздохнула в последний раз.

Окаменевший, я сидел на стуле и сдерживал слезы. Где-то в глубине души меня мучила совесть, ведь этот трактор купили на мои деньги. А как же я должен был поступить? Не знаю, была ли это случайность или чья-то невидимая рука расставила все по своим местам? Но реальность была беспощадна. Я положил руку на голову Манушак и погладил ее по волосам, затем встал и вышел в коридор. Девочка спала на диване, покрытая шалью. «Боже мой, что мне теперь с ней делать?» – подумал я.

Прошел по узкому коридору и увидел врача за полуоткрытой дверью, он сидел за столом, пил чай и читал лежавший перед ним журнал. Из вежливости он спросил: «Скончалась?» – «Да». Мы договорились, что они присмотрят за покойной, сделают все необходимое, а потом на больничной машине мы перевезем ее в город. Я дал ему деньги и вышел в коридор. На диване никого не было, лежала только сложенная шаль. Маленькая Манушак была в палате, стояла возле кровати.

– Не дышит, – испуганно и растерянно сказала она.

Я погладил ее по голове:

– Не бойся, я здесь.

Она заплакала.

Мы стояли и смотрели на Манушак, потом вошли санитары и попросили нас выйти. Я взял девочку за руку и вышел в коридор. Там были толстуха и парень с огненными волосами.

– Если не заявите на нас, мы вернем деньги, – сказала женщина.

– Деньги мне не нужны, оставьте себе, для легавых понадобятся.

Они удивились.

– Ты, оказывается, добрый человек, – сказала женщина.

– Никакой я не добрый, Манушак благодарите, она простила его.

В коридоре возле стены стоял старый черный чемодан.

– Это чемодан Манушак, – показала женщина рукой, – она собрала вчера, хотела с собой взять.

– Немного угол помялся, а так ничего, внутри все цело, – добавил мужчина.

62

Строители за два дня наскоро привели дом Манушак в порядок, оклеили стены обоями и повесили во всех комнатах новые яркие лампочки. Манушак положили посередине комнаты, пол был застлан ковром, стену c одной стороны закрыли черным бархатом. Тамаз помирился со мной и ни на шаг от меня не отходил, к алкоголю не прикасался и действительно очень помог.

В чемодане Манушак я нашел свой школьный аттестат и фотографии. На фотографии, которую я выбрал, Манушак семнадцать лет, у нее высоко поднята голова и она смеется. Фотографию увеличили, и она висела на фоне бархатной драпировки.

На панихидах играл известный оркестр, играли так, что заставили бы рыдать даже самого легкомысленного человека, но я умудрялся сдерживаться. Маленькая Манушак стояла рядом со мной, одетая в черное платье, и деловито кивала головой соболезнующим. Пришли почти все из старых соседей по кварталу, кто только мог ходить на своих двоих.

В день похорон мы перекрыли улицу и поставили столы, они заняли ее всю. Тамаз нервничал: «Это что за расшатанные столы они привезли, завтра пойду и заберу назад половину уплаченных денег, пусть только попробуют не вернуть». Ему хорошо было известно, что никто ничего не вернет, просто душу отводил.

Манушак похоронили на старом армянском кладбище рядом с родителями. Был солнечный день, тепло. Священник молился, люди крестились. Маленькая Манушак с серьезным лицом взглянула на меня снизу вверх. «Перекрестись», – строго сказала она. Я послушался, перекрестился и вдалеке в небе увидел стайку журавлей, вытянувшуюся в сторону Ходженванк. «Боже милостивый, зачем ты нас придумал, несчастных людей, на что мы тебе понадобились?» – подумал я тогда.

Наконец, когда могилу стали засыпать землей, я взял девочку на руки, и мы спустились вниз. Идя к выходу с кладбища, я раз десять, не меньше, оглянулся назад – там, высоко на пригорке, осталась Манушак.

Вернувшись с кладбища, люди поспешили к накрытым на улице столам. Много было и таких, кого и я, и Тамаз видели впервые; Тамаз их понимал и принимал, как своих: «Пусть едят, пьют, на всех хватит». Фотография Манушак висела теперь снаружи, на стене дома, и была видна с любого стола. За столами сидели в основном мужчины и женщины с седыми волосами и остатками зубов, пили за Манушак, стараясь сказать что-нибудь хорошее; поминали добрым словом Гарика и тетю Сусанну. Большинство дивилось изобилию на столах. Мельком я услышал, как одна женщина сказала: «Не сравнить с поминками какого-нибудь депутата». Тамаз не пил, следил за ситуацией и каждый раз, подходя ко мне, говорил одно и то же: «Все идет хорошо».

Маленькая Манушак почти неподвижно просидела рядом со мной целых два часа, бледная, она не ела, даже лимонад не пила. Под конец у нее уже закрывались глаза.

– Ну, теперь мы можем идти, – сказал я.

– Ты уверен? – У нее было обостренное чувство ответственности.

– Уверен. – Взял ее на руки и усадил в машину.

Когда мы вернулись домой, она встревоженно сказала:

– Я думаю, мы поступили неправильно, надо было остаться до конца.

– Через час там будут только пьяные, – ответил я.

Она уселась в кресло, а я пошел на кухню попить воды, когда вернулся, она уже спала. Я снял с нее платье и туфли, уложил на тахту в маленькой комнате, укрыл тонкой шалью и потушил свет.

Больше я терпеть не мог – спустился в подвал, забился в дальний угол, завыл, как собака, и полились слезы; не знаю, сколько времени я так просидел, под конец я уснул, и мне приснилась Манушак, в руке она держала большой веер и обмахивала им