Читать книгу - "Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин"

Для последнего слова первым вызвали Розенгольца. С трудом удерживаясь на ослабевших ногах, недавний нарком внешней торговли полностью признал все обвинения в свой адрес, попросил проявить милосердие, в конце речи фальцетом выкрикнул:

— Да здравствует любимый и дорогой товарищ Сталин! — И, безбожно фальшивя, запел: — Широка страна моя родная, много в ней…

Ягода усмехнулся:

«Хорошо, что не затянул «Интернационал», в данной обстановке партийный гимн, тем более из уст беспартийного, был бы неуместен. Пытается играть роль тронувшегося умом, надеется, что отправят не в лагерь, а на лечение в психушку, не знает, что и психов увозят на Колыму, ставят к стенке…»

Ульрих позволил пропеть первый куплет и приказал замолчать.

Остальные подсудимые также каялись. Не попросил пощады лишь Бухарин. Николай Иванович повторил утверждение о своей непричастности к инкриминируемому. Говорил медленно, подбирая слова. Умолчал, что прежде верил в справедливость Сталина, отправил ему несколько писем, в последнем просил заменить расстрел умерщвлением ядом, позволить увидеться с женой, сыном, но вождь вновь не посчитал нужным ответить. В зале и за судейским столом ожидали новую зажигательную речь, но подсудимый под номером один всех разочаровал, был лаконичен, выступление завершил признанием:

— Прекрасно знаю, что приговор вынесен до начала процесса, известно, каким он будет, никто и ничто не в силах его изменить…

Ягода подумал:

«Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о своем приговоре, ему действительно светит высшая мера. Сам несговорчивостью напросился на пулю. Следует отдать должное стойкости — не сломила даже будущность членов семьи…»

Что-либо еще подумать не успел.

— Подсудимый Ягода! Вам предоставляется последнее слово.

Генрих Григорьевич поднялся.

«Если верно предположение, Сталин в курсе происходящего на суде. Неужели забыл, что именно я выступил с предложением присвоить каналу его имя, делал за него грязную работу, не боялся испачкать рук?».

Ягода стоял перед микрофоном и молчал.

— Будете говорить? — спросил Ульрих.

Ягода проглотил заполнившую рот слюну.

— Граждане судьи! При… — Голос сорвался. — Уважаемые граждане судьи! Принимаю с существенными оговорками, поправками прозвучавшие в мой адрес обвинения. — Откашлялся, облизнул губы. — Многие обвинения отвергаю, например, вхождение в число руководителей правотроцкистского центра. Не виновен и в преждевременных смертях отца и сына Горьких, Менжинского, Фрунзе, Кирова, Куйбышева, видных большевиков. Не был шпионом, наоборот, не покладая рук, засучив рукава, забывая об отдыхе и сне, яростно боролся, и того же требовал от чекистов, со шпионами разных рангов.

С опозданием понял, что полное отрицание обвинений выглядит неубедительно, даже глупо, ведь многие нарушения законности подтвердили документы, свидетели. Следует признать незначительную часть, чтоб получить тюремное заключение на пару-тройку лет или ссылку. Желая быть услышанным в последнем ряду зала, перегнулся через перегородку.

— Главная моя вина в том, что бывал нетребовательным к подчиненным, не добивался точного, своевременного исполнения приказов. Из-за мягкости характера не был строг тогда, когда это бывало необходимо, не сумел правильно расставить кадры — ответственные посты поручил малоспособным, неинициативным, не давал ходу талантливым следователям, розыскникам, аналитикам, криминалистам, обладателям организаторских талантов. С неоправданным опозданием осуществлялись аресты вредителей. Не сразу распознал сущность оппозиционеров, троцкистов, недобитых белогвардейцев…

Не хватило воздуха, сделал несколько глубоких вздохов.

«Не перегибаю ли палку, не слишком ли сильно бью себя в грудь, излишне много лью слезы? Пора напомнить о заслугах».

— Работал под непосредственным контролем товарища Дзержинского, научился у него непримиримости к врагам. Меня хорошо знал товарищ Ленин, он лично подписал мои мандаты члена коллегии ВЧК и наркома внешней торговли. Всего себя без остатка отдавал строительству важнейших строек пятилетки, автомобильным и железнодорожным магистралям в тайге, тундре. При моем участии как руководителя проложены каналы, которые украсили Сталинскую эпоху, стали достойными памятниками социализма. — Набрал полную грудь воздуха, привстал и громче закончил: — Прошу послать на самый трудный участок любого строительства, докажу делом преданность партии Ленина — Сталина!

Пожалел, что в его следственном деле нет экземпляра газеты «Правды» с восторженной статьей, где назван неутомимым воином революции, способным решать любые задачи^[42]. Понял, что настало время похвалить суд: лесть любого делает добрее, покладистее, в данном случае может смягчить приговор.