Читать книгу - "Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман"

изволит мудреца Сенеку на латинском наречии читать, он им владеет в совершенстве. А я подле господина — одежду чищу, вещи укладываю, все, что для похода надо, проверяю — на месте ли. Так порой он, Кесарий архиатр, мне и зачтет что-нибудь по-латыни, навроде: «Homo sacra res homini»[169], а потом и переведет… так занимательно. Очень он образованный, хозяин-то мой.

Трофим вздохнул и тревожно начал всматриваться вперед, туда, где между холмов конница и пехота Британского и Сирийского легионов схватились в малой, испытывающей силы стычке.

— А к тому ж, — добавил Трофим, будто вспомнив что-то, — по приказу императора от давних времен за спасение раненых легионеров золотом платят.

— А, ну это тогда понятно, — закивал Агрипп. — Так где ж Кесарий архиатр? Того и гляди кого-нибудь из важных чинов ранят, а его нет… только этот… молоденький… Феодим… вон, не знает, куда руки девать, стоит, трясется.

Юный помощник архиатра словно услышал разговор рабов и покрылся яркими красными пятнами. Он мерил нервными широкими шагами площадку перед палатками, явно не зная, что ему сейчас следует делать в отсутствие Кесария.

— Кесарий врач на передовой, где ж ему еще быть-то! Воевать изволит! — заявил Трофим. — Не в тылах же отсиживаться. Как Махаон гомеровский, сражается… не приведи Геракл, конца ему Махаоновского![170]

Феодим, прислушиваясь к речам Трофима, завистливо вздохнул. Ему тоже хотелось вскочить на своего оседланного коня, но архиатр запретил ему покидать палатки для раненых и вообще поручил ему всю врачебную работу, пока он будет участвовать в сражении. Но никакой врачебной работы пока не было, как и раненых, и несчастный Феодим тосковал, обреченный слушать рабскую болтовню.

— Кесарий иатрос! — воскликнул радостно Феодим, завидев вороного коня архиатра.

— Точно, хозяин скачет! — обрадовался Трофим. — Везет кого-то. Ба, да это ж наш центенарий Эпигон. Ох, бедняга, рука прям на ниточке висит, что у твоей куклы Афродитиной. Вы уж господин Феодим, не бледнейте так, вот нюхните из пузырька моего лучше… вот-вот… привыкнете… это почти как у гладиаторов… аль вы к гладиаторам не ходили на раны смотреть? Это вы зря…

— Феодим, быстрее, — скомандовал Кесарий, опуская раненого центенария на землю. Левая рука того, в самом деле, представляла жуткое зрелище — она казалась оторванной в плече, и сквозь багровое мясо белела суставная головка плечевой кости. Лицо центенария Эпигона было мертвенно бледным, он был без сознания.

— Ампутировать… ему руку? — трясущимися губами спросил Феодим.

— Нет, попробуем ему руку спасти. Главные сосуды целы, это мышцы так разворотило… Бери серебряную нить… так, Трофим, подай ему… будем зашивать….

Трофим быстро и деловито подавал нужные инструменты, в свою очередь покрикивая на Агриппа, а несчастный Феодим все-таки сумел сделать несколько приемлемых швов, не упав в обморок. Кесарий, сделав вид, что не заметил этого, не желая высмеивать юношу, сказал ему пару ободряющих слов и прибавил:

— Я возвращаюсь в бой — займу место Эпигона. Люди остались без начальника.

Он вскочил в седло, хлестнул Буцефала, дрожащего от той жажды быть среди шума и действия битвы, которая свидетельствует о великолепных качествах боевого коня, и стремительно умчался.

— Хозяин! — воздел руки к небу Трофим. — Благие боги! Куда вы, Кесарий архиатр! Мало нам центенария Эпигона, так теперь и вы хотите таким стать… вон он, того и гляди, к Харону на перевоз попросится…

Но причитания Трофима быстро перешли в действия. Вооружившись крепкой дубиной — оружие из стали рабу под страхом смерти было запрещено брать в руки по закону — он помчался вслед за вороным конем своего господина.

Нагнал он его нескоро, но очень вовремя. Два всадника, на вороном и игреневом конях, ожесточенно сражались на мечах. Их щиты уже валялись под копытами храпящих коней. Буцефал помогал хозяину парировать удалы, то отступая, то, наоборот, приближаясь к игреневому коню трибуна, но игреневый конь был более спокоен и привычен к боям.

— Ай, Геракл спаситель! — завопил Трофим изо всех сил, увидев, как трибун выбил меч из руки Кесария и как кровь обагрила его хитон.

Но лидийская смекалка не оставила верного раба — забыв о судах и казнях, которым его могли предать за нарушение законов, он схватил выпавший меч своего господина и, обрезавшись о наточенное лезвие, сунул меч в левую руку архиатра с криком:

— Бейте его, хозяин!

И Кесарий, мгновенно поняв, что Трофим рядом с ним и Трофим подал ему меч, обрушил неожиданный удар левой рукой на голову трибуна. Того спасла от смерти лишь реакция бывалого воина, да игреневый конь, переступивший влево.

Трибун, получив косой удар по голове, рухнул на землю.

— Клянусь Гераклом! — воскликнул Трофим, хлопая в ладоши. — Благие боги! Добейте его, Кесарий врач!

Он был охвачен воинским безумием, которое, как говорят, сродни дионисийскому.

— Нет, не будем, мой верный Трофим, — отвечал Кесарий, спешившись. — Мы забираем его в палатки. Помоги мне… прежде перевяжи-ка мне плечо… где зеленая мазь Эпигена?[171] Клади, не жалей… ну и драка у нас была… славный воин этот латинянин!

+++

— Значит, вот такие дела, — шепотом рассказывал уже остывший от военного пыла, но гордый, как никогда, Трофим Агриппу. — Хозяин в плен взял начальника ихнего, трибуна Британского легиона. Теперича вот трибун в себя пришел, он его перевязал и расспрашивать изволит… а сам-то, бедняга, как страдает от своей раны-то… но виду не подает… благородно воспитан, не то что Митродор.

— А на каком языке они разговаривают? — глубоко уважительно, несравнимо с прежним, задал ему вопрос Агрипп. — На британском, поди?

— Нет, на латыни. Хозяин сразу стал с ним на латыни говорить. Прям и говорит ему: «Quod nomen est tibi?». А тот ему — «Diomedus vocor». Диомид, значит. Да, хозяин в этом варварском наречии силен! Он и с императором Констанцием только по-латыни и разговаривает в Новом Риме…

— А ты кто? — тем временем поинтересовался у Кесария раненый трибун Британского легиона.

— Цезарий, архиатр Сирийского легиона.

— О, благие боги! Врачишка взял меня в плен…

— Раз мы уж заговорили о врачах и блистательном искусстве медицины — то позволь спросить тебя, Диомид, как твоя голова? — задал вопрос Кесарий.

— Да ты здорово меня приложил, — честно и прямо сказал огромный трибун, голова которого была щедро обмотана египетским «пластырем Исиды»[172], останавливающем кровотечение из самых сложных ран.

— Да и ты в долгу не остался, — заметил архиатр.

Повязка на его правом плече уже успела пропитаться кровью.

— Слушай, а как тебе удалось мне так врезать? Ты левой бил, что ли? — долго думав о чем-то, наконец, спросил трибун, едва помещавшийся на носилках.

— Да, я владею