Читать книгу - "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

Барон Аттендорн заговорил из того угла зала, где висело распятие; должно быть, он перекрестился, прежде чем ответить.

— Я не знаю сейчас, что мне с этим делать, Юнкер. У меня и у самого были кое-какие подозрения. Но припоминая старую истину о том, что в каждой женщине живёт ведьма, ибо такая уж у женщин природа, я убаюкивал эти подозрения. Вижу теперь, что напрасно. Я подумаю, как поступить. И ты, мой друг, не кори себя. Ты правильно сделал, что поведал мне всё это. Ты не уронил свою честь, ибо действовал в интересах благородной дамы. И очень помог мне, своему комтуру.

Ответил Юнкер:

— «Да сгинут ночные кошмары и видения, оставя тела наши неосквернёнными».

В ответе Юнкера узнал Николаус строки из гимна святителя Амвросия Медиола некого, богослова, епископа[80].

...Этой ночью Николаусу снился знакомый сон. Николаус не помнил — когда, но что-то такое он видел уже. Он будто проваливался в бесконечное ночное поле, дикое поле, поросшее высокими травами и кустами; он, маленький и слабый, как ребёнок, падал навзничь на землю, в этот бурьян, в репьи и колючки, и не мог подняться — ночь камнем ложилась ему на грудь. Николаус не верил, что ночь может стать камнем и придавить, он озирался и тогда замечал, что вовсе не ночь, а земля — сырая, холодная и тяжёлая — наползала на него и засыпала его могильным холмом. Ни рукой, ни ногой не мог двинуть Николаус, крепко держала его земля, она прорастала его травами. И тут появлялся чёрный конь. Он был сам дьявол. Глаза-угодья смотрели прямо на Николауса. Конь будто что-то хотел сказать ему, потом злобно скалился и ударял копытом по камню, лежащему в траве. Николаус смотрел — а это никакой не камень был, а череп, выбеленный солнцем и доведённый ветрами и многими дождями до блеска. И Николаус догадывался, чей это был череп — того седока, что не удержался на коне, что сорвался с него и остался здесь с переломанными костями, бездыханный. Вот тут он лежал — на чёрной, на мягкой земле. Николаус помнил: седок неудачливый лежал — чёрный, как земля... или он сам был — земля...

Красавец-конь, злой и свободный, уносился прочь.

Глава 49

Чёрную мессу не слышно,

когда за окном ревёт буря

Целый день томился Николаус: с Ильмаром-бортником ему следовало сделать все дела уже давно. И уже отправился бы Николаус в Пылау, но, не желая привлекать к себе лишнее внимание, ждал темноты.

В непогоду смеркается быстро, иногда — чуть не в середине дня. Едва Николаус увидел, что на дворе потемнело, он отослал неотвязчивого Хинрика будто за какой-то мелочью на кухню (Николаус давно заметил, что на кухню всегда охотно бегал слуга), а сам отправился в путь. И отправился он пешком, дабы лишний раз не показываться в конюшне.

Когда вышел за ворота, ураганный ветер ударил ему в лицо.

Двое стражей глядели ему в спину.

— И что гонит нашего гостя в это ненастье? — удивился один.

— В церковь, видно, — предположил другой.

Ветер упирался Николаусу в грудь и толкал его обратно в замок. Потом, когда Николаус одолел половину пути, вдруг посыпал град. Большие были градины — с голубиное яйцо. Ах, где-то, как видно, веселились ведьмы, собрались на шабаш! Дикими плясками, грехом и колдовством своим притянули бурю, призвали беду — причинили немалый урон урожаю. Хохотали ведьмы, плакали крестьяне... Николауса спасла шляпа с широкими полями и высокой тульёй — добротная шведская шляпа. Кого другого, попавшего под злобный разгул стихии, град мог бы забить насмерть, ибо негде было путнику укрыться на середине дороги.

Уже совсем затемно постучал Николаус в дверь к Ильмару.

Отворив дверь, высокий статный Ильмар занял весь дверной проём.

— Кому дома не сидится в такую ночь? — заслоняясь широкой ладонью от ветра, он вглядывался в темноту. — Ах, это вы, господин!.. Входите, обогрейтесь.

Взглянув через плечо Ильмара, увидел Николаус молодую, хорошенькую жену его, сидящую у горящей лучины за прялкой, и детей, играющих на полу.

— Я не стану входить, Ильмар. Не нужно, чтоб они видели меня.

Ильмар взял фонарь, и они укрылись от непогоды в хлеву. Корова, телёнок, несколько овец. Хорошее, опрятное хозяйство было у доброго хозяина Ильмара. Иной работящий немец мог позавидовать ему, эстонцу.

Николаус тут передал Ильмару послание в кожаном чехле:

— Береги это, как зеницу ока. И не попадись. Рыцарь из разъезда заглянет в свиток, и жить тебе останется... всего-ничего — до ближайшей сосны.

— Сберегу. Не попадусь, — кивнул Ильмар.

— И торопись, друг. Там, — Николаус кивнул на северо-восток, где находился русский Нейгаузен, — возможно, только этого послания и ждут. Ты ещё вернуться не успеешь, а они уж по твоим следам выступят...

— Завтра с утра и отправлюсь, господин. Не сомневайтесь: быстро обернусь. Только я знаю эту короткую тропу.

В это время совсем недалеко, в церкви Святого Себастьяна, в подвале её, состоялся другой разговор...

Баронесса Фелиция покачивалась на качелях. С царственной грацией сидела она на широкой резной доске, с изяществом красавицы перекинув ножку на ножку. А перед нею стоял Хинрик, послушный слуга; дрянной серый человечишко перед прекрасной богиней.

Качели были богато убраны цветами — пышными разноцветными гирляндами и букетами. Два красавца-инкуба служили Фелиции, со сладкими улыбками и с поволокой в глазах покачивали её; они оглаживали взглядами её точёные бёдрышки, озорно перемигиваясь, заглядывали ей сверху за глубокий вырез платья, богато украшенный вышивкой.

— Умер старый мастер Карл, — говорила Фелиция. — Ты слышал об этом, Хинрик?

— Я уже слышал, госпожа.

— Ты ведь знал старика Карла? — с надеждой спросила она.

— Хорошо знал, госпожа.

— Он показывал тебе, как устроен