Читать книгу - "Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов"

В. Н. Латкин и М. К. Сидоров использовали этот «патриотический аргумент», чтобы замаскировать рентоискательский характер своих инициатив, однако зачастую он оборачивался против них самих. Так, 12 марта 1867 года собрание III отделения ИВЭО потребовало запретить экспорт русского леса, чтобы подорвать мощь английского и французского военных флотов1320. В. Н. Латкину и М. К. Сидорову, сбывавшим печорский лес в Англию и Францию, пришлось заверить общественность, что «из нашего леса в Англии не строятся корабли, он идет на домашние поделки»1321. Это был откровенный обман. На встрече с цесаревичем Николаем Александровичем 6 апреля 1864 года М. К. Сидоров рассказывал ему, расхваливая качество печорских деревьев, «что в Англии построили из доставленного мною печорского лиственничного лесу первый броненосный корабль „Каледония“»1322. В свою очередь, Архангельский губернский статистический комитет указывал в 1867 году Печорско-Обской компании, что она сама, содействуя «истреблению драгоценного для государства продукта, не занялась до сих пор собственным кораблестроением, не занялась обработкою и вывозом за границу предметов тамошних промыслов, чем обогатила бы край»1323. В. Н. Латкин и М. К. Сидоров были готовы, по их заверениям, вложиться в строительство русского торгового флота и развитие северной промышленности, но только при значительной государственной поддержке1324.

Масштабная пиар-кампания «ревнителей Севера» не прошла бесследно. Она, несомненно, поспособствовала популяризации информации о северных окраинах страны, высветила проблемы их экономического развития и тяжелого положения местных жителей, но своей главной цели – получить правительственную поддержку для своих прожектов – В. Н. Латкин и М. К. Сидоров не добились. По свидетельству П. А. Кропоткина, бывшего в 1868–1871 годах секретарем Отделения физической географии ИРГО, петербургское чиновничье общество, которое М. К. Сидоров так желал заинтересовать темой Севера, находило последнюю слишком «провинциальной»: «В руководящих высших сферах только смеялись над этими стремлениями бедного Сидорова»1325. Те же немногие государственные деятели, которые признавали наличие на севере страны крупных природных ресурсов, считали, что значение последних полностью обесценивается из-за их труднодоступности1326. Заметный рост норвежского, шведского, немецкого и английского предпринимательства от Белого моря до устья Енисея, при явном пренебрежении северными делами со стороны имперского центра, позволил В. Н. Латкину и М. К. Сидорову политизировать вопрос о Севере России в русле «патриотической» риторики на платформе консервативной оппозиции либеральным реформам. Последнюю, как и «защитников Севера России», возмущали «открытие» перед иностранцами российских границ, «уступки» иностранным государствам концессий и поощряемое правительством активное включение иностранных предпринимателей в хозяйственную жизнь страны1327. «Северный вопрос» таким образом конструировался как одно из слабых мест либерального правительства, по которому его критики наносили удар за ударом.

5.2. Локальный, национальный и глобальный контексты «северного вопроса»

В 1853 году в связи с сообщениями архангельского военного губернатора вице-адмирала Р. П. Бойля о недовольстве поморов «стеснением» их норвежцами в Министерстве иностранных дел Российской империи в составе Департамента внутренних сношений, отвечавшего за охрану прав и интересов российской торговли и мореплавания за границей, был создан стол «Север». Таким образом был сделан первый шаг в сторону институционального оформления арктического направления российской политики. Теснимые предприимчивыми соседями, поморские промысловики буквально засыпали местные, губернские и столичные органы власти жалобами на «своеволие» норвежцев, требуя введения российским правительством строгих протекционистских мер. Однако столичные круги не разделяли их алармизм. Признавая, что у озабоченности архангельских промысловиков «есть доля основания», в российском Министерстве иностранных дел считали, что в целом «опасения и жалобы наших поморов есть, главным образом, ничто иное, как характерная черта русского купца и тем более купца простолюдина „жалобиться“ на свои торговые дела»1328. Если правительственные чиновники, как это видно из приведенной цитаты, не могли отделить «национальное» и «экономическое» от «сословного», то выставлявшие себя защитниками интересов поморского купечества В. Н. Латкин и М. К. Сидоров не знали, как «экономическое» разграничить с «национальным» и «международным».

Международные правовые нормы и договоренности воспринимались ими исключительно с точки зрения «русских интересов», вследствие чего дипломатические компромиссы часто интерпретировались как «сдача» собственных позиций. В первую очередь в этой связи речь шла о «норвежской угрозе»1329. По условиям Санкт-Петербургской конвенции 14 мая 1826 года Россия уступила Объединенным королевствам Швеции и Норвегии лапландские погосты, известные под названием faelleds-districter (общие погосты)1330. Вместе с помощью Швеции в деле отторжения от Дании Норвегии и переподчинения последней Стокгольму (1814), Россия тем самым до некоторой степени компенсировала Швеции потерю Финляндии (1809)1331. Но «ревнители Севера» не видели эти сложные региональные комбинации или не хотели в них разбираться. Мировая политика в их представлении сводилась к борьбе ограниченного количества великих держав, в центре которой находилась Россия. Так, В. Л. Долинский, выступивший 28 апреля 1867 года в ИВЭО с докладом о проблемах колонизации «Мурманского берега Северного океана», расценил уступку лапландских погостов как часть международной антироссийской политики, в результате которой Россия потеряла важнейшие «гавани открытого моря»: «Оставаясь же в лужах беломорских, подобно финским, очутились мы там, как и здесь, данниками иностранцев, передав им всецело народную промышленность и торговлю значительной части государства»1332.

Роль основного антагониста России отводилась Англии. Ставшая после Крымской войны одним из объединяющих российское общество факторов, англофобия1333 способствовала популярности «ревнителей Севера», утверждавших, что именно «англичане искоренили на севере все русское купечество»1334. В марте 1857 года, ссылаясь на переписку «бывшего министра финансов Вронченко с графом Киселевым», председатель III отделения ИВЭО С. С. Лашкарев утверждал, что в 1840-х годах «дарованию некоторых привилегий компании [Печорско-Обской]» могли воспрепятствовать «политическо-торговые отношения нашего правительства к дружественной Англии», тогда как «в настоящее время Англия показала и еще показывает в какой степени дружественны ее отношения к России; война дала нам возможность и показала необходимость свергнуть коммерческое иго британцев, а потому вероятно дело это [освоение Северного края] получит иной ход»1335. С. С. Лашкарев явно выдавал желаемое за действительное.

Благодаря своему торговому флоту Англия фактически монополизировала перевозку грузов на дальние расстояния, оставив поморам лишь каботажные операции, что, по заявлению В. Н. Латкина, серьезно ограничивало рост оборотов Печорско-Обской компании:

…мы думали – и без нас увезут их [продукты], кому что понадобится, а не приняли в расчет весьма важную статью, что провоз то за эти продукты достанется тем, у кого есть корабли и что нам придется, не имея возможности с ними в этом конкурировать, платить за это не дешево, а потому большая часть выгод от наших продуктов пойдет в чужие карманы1336.

Очевидный выход из сложившейся ситуации – развитие отечественного торгового флота – был, как замечал В. Н. Латкин, заблокирован англо-русским трактатом о торговле и мореплавании от 12 января 1859 года1337, по условиям которого в отношениях между двумя странами закреплялся режим «взаимности». В частности, В. Н. Латкин указывал на статьи 5 и 6 трактата, запрещавшие сторонам любые государственные меры поощрения развития своих торговых флотов, без чего,