Читать книгу - "Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман"

— Мирьям, успокойся же! Видишь, и Хрисафий сидит рядом с Кратом!

— Хрисафий — вольноотпущенник, а Салом — раб! — рыдала Мирьям. — Госпожа, скажите господину Александру, пусть не сажает Салома рядом с собой за стол! Мар Григорий узнает, мар Григорий убьет Салома!

— Мар Григорий не узнает об этом ни от кого, если ты сама ему об этом не скажешь, Мирьям! — сердито проговорила маленькая женщина в покрывале диакониссы. — Как же так, — взволнованно обратилась она к подруге, — как же так, Эммелия? Военный архиатр… и мы ничего не знали, ничего! Вот так с ним всегда! Ах, какой он скрытный, Александр! Не сказал, что идет на войну. А Горгония, я уверена, знала все. Бессовестная! Ничего мне не сказала! Чтобы я не волновалась, вот так она говорит всегда… а я все равно волнуюсь, я чувствовала, что он — не в Новом Риме!

— Нонна, я думаю, что Александр и Горгония были правы, что скрыли все от тебя… но отчего ты не позовешь сына и вы не поговорите наедине?

— Я хочу, чтобы он посидел спокойно, поговорил с твоими мальчиками, с Саломом… — покачала головой Нонна. — Как Рира? Как твой Василий? Я вижу, он вернулся.

— Ох, Нонна, — покачала головой в свою очередь Эммелия. — Василий убьет себя. Собственно, он это и делает — каждодневно убивает себя для блага церкви. Если прав Ориген, и души нисходят в тела, то душа Василия явно ошиблась в выборе тела. Им бы с Кратом поменяться…

Эммелия вздохнула.

— А как себя чувствует Келено? Как носит первое дитя свое?

— Слава святым мученикам, неплохо. Конечно, Рира не так внимателен к ней, как бы мне того хотелось. Ведь это совершенное особое время… ожидание первенца… Помню, когда я носила Феклу… то есть Макрину, мир для меня стал удивительным, несказанно радостным… Говорят, что мужчинам этого понять не дано, но мой Василий все понимал… Ах, Нонна! Как мне его не хватает!

И высокая женщина в трауре склонилась на плечо маленькой диакониссы.

… А тем временем Василий, раскрасневшийся и увлеченный, рассказывал сидящим за столом о своих планах, передвигая виноград и маслины. Хрисафий тронул за плечо Абсалома, сидевшего подле Кесария неподвижно, с неестественно выпрямленной спиной.

— Пойдем, Салом, посмотрим, что за чудесный сад у госпожи Эммелии!

Салом с готовностью вскочил.

— Не уходи, Саломушка! — сказал Кесарий, оборачиваясь к нему.

— Мы скоро придем, Кесарий, — ответил за раба-сирийца Хрисафий.

— … так вот, — продолжал Василий, — Василий Анкирский может перейти на нашу сторону. И это будет крупная победа.

— Василий Анкирский? — хохотнул Рира. — Он? На нашу сторону? Шутишь? Грезишь наяву? Сравнил его связи и влияние с твоими… ты меня прости, конечно… Я-то его хорошо знаю, я его лекции по медицине слушал. Он и врач к тому же.

— Я знаю это, — сказал Василий. — Я подчеркивал это в своих письмах и беседах. Он не может не видеть, что церковь больна и нуждается во врачевстве. Что касается нашей незначительности, то вывод здесь один: наше влияние должно расти, — твердо сказал Василий.

— Уж если Афанасий его перетянуть не смог, то тебе-то куда с Афанасием тягаться? — пожал плечами Рира.

— Я не понимаю, — перебил братьев Навкратий. — Вы там что, в церкви, теперь воюете, или все-таки истину никейскую отстаиваете? Что значит — «влияние должно расти», «перетянешь на нашу сторону»? Что это за интрижки придворные? Чуждо это духа Христова, брат, вот что я тебе скажу. А еще упрекаете Кесария, что он при дворе. Так он и не говорит никому, что он там церковь спасает и никейскую веру защищает.

— Ты неправ, Крат, — начал Василий терпеливо.

— Отчего это я неправ? — возмутился лесной отшельник. — Разве, если Василий Анкирский не перейдет в твой лагерь, то Сын Божий перестанет быть Богом и Единосущным Отцу?

— Не перестанет, — ответил Василий устало. — Не перестанет. Но тысячи простых людей, которые идут за Анкирцем и другими епископами, видя наши разделения, будут путаться, недоумевать и думать, что Сын — творение. И значит, сердце их не познает радости спасения, ибо спасение подается только Богом Живым, только тогда спасает Христос, когда может сделать нас богами. А если Он не Бог, как же тогда Он может дать нам то, чего не имеет? И от этой великой скорби и надо спасать простецов. Если иначе привить им более высокие мысли невозможно — то надо действовать не только по-голубиному, но и по мудрости змеиной.

— Дерзай, Василий! Каппадокийская кровь должна взять свое, — засмеялся Крат. — Недаром говорят, что змея умерла после того, как укусила каппадокийца!

— Итак, ты хочешь заставлять людей становиться никейцами. Но Христос призвал нас к свободе, — заметил молчавший Кесарий. — Что ты скажешь на это?

— Да, свободу церкви дал император Константин. И что сразу же произошло? Какие дрязги в церковном дворе начались? — парировал Василий.

— Они просто наружу выползли, — ответил архиатр.

— Люди, которые не привыкли к философии, а привыкли к палице начальника, не будут философствовать, а будут делать то, что велит начальник, — ответил Василий.

— Ты серьезно уверен в том, что Василий Анкирский изменит свое мнение о том, что Христос — не Бог, если вступит в твою партию? — поинтересовался Навкратий.

— Он не говорит прямо, как Аэций, что Христос — совершенно не Бог, что Он — творение, как одно из творений, и рождение, как одно из рождений.

— Что же он говорит тогда? Что Христос — частично не Бог? — ядовито заметил Рира. — Какой же частью?

— Глупец ты, Рира! — в сердцах бросил Василий.

— Нечего было ответить философу, и он стал уничижать брата своего, — скорбно заметил ритор. — А кто ты, что уничижаешь брата своего?

— Его рассуждения о Сыне, хоть и без слова «единосущный», близки к нашему, никейскому пониманию, — продолжал Василий, отвернувшись от Риры. — Он называет Сына «подобосущным». Нас вражда разделяет более, чем споры о единосущии Сына. Спор — это лишь предлог. И поэтому я сделаю все, чтобы прекратить эту вражду.

— Блаженны миротворцы, — нараспев проговорил Рира.

— Не кощунствуй! — вскричал Василий.

— Не злись! — ответил ритор. — Недостойно философа и пресвитера. А я уже человек для церкви потерянный.

— Да у нас дома вражда, а ты все церковь спасаешь, — добродушно заметил отшельник. — Лучше бы разобрался в делах домашних… а то правда, Фекл… Макрину жалко…

— Возвращайся из леса, помогай Макрине — кто тебе мешает? — предложил Василий, и на его щеках появились красные пятна.

— А ты?

— А я вижу, что мир стонет, увидев себя арианским! — вскричал Василий, захлебываясь словами. — Философы отняли