Читать книгу - "Патриарх Сергий - Михаил Одинцов"

— Эта ваша позиция называется исповедничеством.

— Мы не спорить к вам пришли, а заявить от многих пославших нас, что наша религиозная совесть не позволяет нам принять тот курс, который вы проводите… Остановитесь, ради Христа!

— Нет… Есть исповедники, мученики, а есть адвокаты, кормчии… Всякая жертва принимается. Вспомните Киприана Карфагенского…

— Вы спасаете церковь?

— Да, я спасаю церковь…

— Церковь не нуждается в спасении…

— Да. Вселенская церковь неуничтожима. Но где же знаменитая Карфагенская церковь? Есть ли православные верующие в Каледонии, в Малой Азии, где прославились Григорий Богослов и Василий Великий?

— Церковь спасает Христос, а не люди…

— Это верно, но верно и то, что без человеческих усилий помощь Божия не спасает… Весь народ в катакомбы не уведешь. С чем вы оставите малых сих? Без церквей? Без таинств? Без евхаристии? Есть ли ответ у вас на этот вопрос? — Члены делегации молчали. — А раз так, — заключил митрополит, — то нужно идти на какие-то компромиссы.

По его порывистому движению, по тону сказанных слов чувствовалось, что, собственно, говорить ему с делегатами было уже не о чем. Но все же напоследок он бросил им в укор: «Отказаться от курса церковной политики, который я признал правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно. Я готов это сегодня вам сказать. А если надо, то и завтра, и другим приходящим ко мне написать и сказать все то же самое».

После того как делегация покинула зал, Сергий посидел за столом, просматривая еще и еще раз оставленные ею документы. Тихо вошел протоиерей Николай Колчицкий:

— Ваше высокопреосвященство, вы звали?

— Да, отец Николай, возьмите все это, — указал Сергий на стол, — и подшейте в дело. Пусть будет вещественной памятью дел сегодняшних, а для будущего — материалом для понимания нашего делания.

— История вас простит, ваше высокопреосвященство? — вдруг вырвалось из уст молодого священника.

— Простит ли меня история?.. Не знаю, — отвечал Сергий и, помедлив, добавил: — История-то, может, и простит, но главное, чтобы меня простил Господь.

Митрополит Сергий, конечно, понимал, что декларация вызвала большие смущения среди клира и паствы. Но он был настоящим монахом. Он стоял перед Богом, и главным для него был не суд истории, а суд Божий. Добавим, что декларация, ставшая основанием для легализации, то есть юридического признания со стороны государства местных и центральных органов управления «тихоновской» церкви, во многих своих принципиальных пунктах повторяла, развивая и конкретизируя, идеи, устно и письменно высказанные патриархом Тихоном в последние годы его патриаршества, и ни в чем им не противоречила.

Естественно, позиция тех, кто постепенно встал на сторону Сергия, не во всем была единой. Поддерживая всё, что касалось лояльного отношения к государству, они одновременно указывали на определенную «неполноту» и «недосказанность» послания. Такой подход особенно наглядно проявился в послании иерархов, находившихся в Соловецком лагере^[115]. Согласившись с тем, что касалось проблемы лояльности, они однозначно указывали: «Мы вполне искренно принимаем чисто политическую часть послания». Не одобряли также умолчания о том, что ответственность за предшествующие «прискорбные столкновения между Церковью и государством» лежит и на «церковной политике» государства. Отвергали как «неискреннее» заявление о принесении властям «благодарности» за внимание «к духовным нуждам православного населения»; посчитали слишком уж «категоричной» форму, в которой было сделано заявление о лояльности церкви к гражданской власти. Отмечали, что церковь должна более определенно требовать невмешательства государства во внутрицерковные дела.

Разномыслие среди иерархии, естественно, отразилось и на взглядах приходского духовенства и верующих, разделив их на сторонников и противников декларации. Однако абсолютное большинство их встало на сторону митрополита Сергия. Постоянно встречающееся в церковной и околоцерковной литературе утверждение о том, что 90 процентов приходов вернули в Синод текст декларации, не читая и не желая оглашать его в храмах из-за своего несогласия с ним, не имеет никакого документального подтверждения. Это просто вымысел. Тогда как свидетельства иного рода — высказывания в поддержку декларации и церковного курса митрополита Сергия в целом — в обилии присутствуют в архивах. Сегодня их можно встретить на страницах исторической литературы, авторы которой стремятся объективно представить ситуацию в церкви в связи с Декларацией митрополита Сергия и активно ведут поиск архивных документов.

В конце декабря 1927 года митрополит Сергий и Временный синод вновь обратились с посланием к пастве, еще и еще раз разъясняя причины, по которым церковная жизнь выстраивается в соответствии с опубликованной летом 1927 года декларацией. Характеризуя «церковную разруху» 1926–1927 годов, авторы указывали: «Центр был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как бы ощупью среди неосведомленности, жили отдельною жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие. Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов и пагубных заблуждений, какое обширное поле для всякого самочиния»^[116]. Одновременно сообщалось о тех первых изменениях, которые произошли в жизни православной церкви в Советском Союзе: открываются на местах епархиальные советы, устанавливаются связи Синода с епархиями, замещаются пустующие кафедры, восстанавливаются связи с Восточными церквями и православными приходами в различных странах Европы и Японии, преодолеваются «церковные расколы» в стране. Митрополит Сергий и Синод вновь и вновь говорят о недопустимости «разрыва со своим законным епископом», который может быть обоснованным лишь в одном случае: когда осужден Собором или когда начинает проповедовать заведомую ересь, тоже уже осужденную. Но раз этого нет, то требуется совместная работа Синода, православных епархий и приходов на благо Церкви Христовой.

В поддержку декларации и возобновления поминания власти выступали и монашеские общины вместе со своими настоятелями. К примеру, в московском Высоко-Петровском монастыре, где настоятелем был архиепископ Варфоломей (Ремов), декларация была принята с момента ее обнародования. Монахи Петровского монастыря поминали сущих у власти по указанию святителя Тихона и до издания декларации. Тем самым исполнялся апостольский завет: «Молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяцем благочестии и чистоте» (1 Тим. 2:1–2). Вдохновителем этого моления был старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий, тот самый, что в ходе Поместного собора «вынутием жребия» определил имя одиннадцатого патриарха всея Руси — Тихона. Многие из монашествующих специально ездили к батюшке Алексию в Сергиев Посад, где он жил после закрытия Зосимовой пустыни, с вопросом: неужели он действительно благословляет придерживаться митрополита Сергия? И старец указывал каждому вопрошающему поминать митрополита Сергия. «У христиан, — говорил старец, — не должно быть вражды ни к кому. Должна быть любовь, любовь и молитва. Митрополит Сергий — законный, поступает правильно, надо его слушать… Не нахожу никакого греха в молитве за властей. Давно нужно было молиться за них и усугубить свои молитвы. Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, — может быть, благодать молитвы пробьет эту стену… Всем, кто меня знает в Москве, скажи, что старец ни минуты не сомневался и не колебался и стоит на стороне тех, кто принимает власть и слушается митрополита Сергия»^[117].