Читать книгу - "Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели"

Либо ошибка была в самом адресе, либо продавец был прав и улицу переименовали. Я спросила своего новоиспеченного знакомого, возможно ли это. Староста раздражал своей медлительностью, но был рад помочь. Он вытащил старые книги, полистал и наконец нашел улицу Насип. Теперь она называлась Акдоган.

Выйдя из офиса, я направилась туда и по пути задумалась о смене названий в этой стране. Почему ни одна улица, проспект, площадь, деревня не сохраняют свои исконные имена, почему их постоянно меняют? Чтобы сбежать от истории? Чтобы начать все заново?

Интересно, что бы сказал Эрих Ауэрбах о проблемах страны, желающей изменить свое прошлое? Уж не об этом ли «чрезмерном стремлении к переменам» он писал Вальтеру Беньямину? Выходит, мы, сами того не сознавая, все время меняем кожу. Долой Византию, долой Османскую империю, долой арабскую культуру… Теперь новая мода появилась: «Долой кемализм![105]» Спрячем «Голубой полк», спрячем «Струму», спрячем геноцид армян.

Однажды я задумалась, почему в Турции так много разных Эрегли. Эрегли в провинции Конья, Эрегли на Черном море, Эрегли на Мраморном море. Поискав, я выяснила, что все они – древние Ираклионы. То же самое со множеством Болу. Названия городков Болу, Инеболу, Тиреболу, Сафранболу происходят от греческого «полис», то есть «город».

Есть ли в мире другая такая страна, постоянно пересматривающая свое прошлое? Думая об этом, я нашла улицу Акдоган.

Это была короткая улочка, застроенная низкими обшарпанными домами. Камни очень старой мостовой лежали вкривь и вкось. Среди современных построек встречались отдельные деревянные особнячки прежней эпохи, но все уже совсем обветшали. Эти традиционные дома с эркерами потеряли былую красоту – краска облезла, доски почернели.

Пройдя вниз по улице, я нашла номер 17, но передо мной оказался современный уродливый дом, покрытый японской керамической плиткой. Макс и супруги Ардити не могли здесь жить. Получается, эта улица, как и другие, пострадала от наплыва переселенцев из Анатолии – старые особняки снесли, построили новое жилье. Оставалось снова искать продуктовую лавку, которая обязательно была на каждой улице и в Турции являлась справочным бюро номер один. Войдя, я спросила продавца, знает ли он семью Ардити. По всей лавке были развешаны молитвы на арабском. Бородатый бакалейщик в белой тюбетейке и с четками в руках выглядел благочестивым старцем.

– Дочка, – ответил он, – мы открылись пять лет назад, когда переехали из Кайсери. Кто здесь раньше жил, не знаем, но среди покупателей есть старожилы из здешних евреев. Думаю, они тебе помогут.

Он позвал свою дочь:

– Кюбра, Кюбра! Отведи госпожу к Мадам[106].

Из-за прилавка вышла худенькая девушка с тонким личиком, плотно замотанная в узорчатый платок. Пока она надевала пальто, отец спросил меня:

– Надо бы тебя угостить, дочка. Что будешь пить?

Я поблагодарила и отказалась. Тогда он протянул мне маленькую картонку с молитвой на арабском.

– Носи это с собой, дочка. Это аят аль-Курси, а значит слова самого Аллаха. Он защитит тебя в этом городе от всяких бед, несчастий, от дурного глаза. Не расставайся с ним.

У меня стало тепло на душе оттого, что этот «старец» хотел защитить, уберечь незнакомую ему женщину. Как и множество коренных жителей Анатолии, бакалейщик был добрым человеком.

Мы вышли с Кюброй на улицу и через несколько домов подошли к старому зданию. Чтобы позвонить, Кюбра повернула ручку у старомодного звонка на деревянной двери. Из окна на верхнем этаже высунулась пожилая женщина:

– Это ты, Кюбра? Иду, детка.

Она говорила по-турецки с явным акцентом. Дверь открылась, и на пороге появилась сухая старушка, в которой по ее виду и произношению сразу можно было узнать сефардку[107]. Я уже поняла, что соседи-мусульмане называли ее Мадам. Наклонив голову, она смотрела на нас поверх очков в изящной оправе на тонкой цепочке, надетой на шею.

– Пожалуйста, слушаю вас, – сказала она.

Кюбра объяснила ситуацию и ушла, сославшись на дела. Перед уходом она спросила:

– Вам что-нибудь нужно, тетушка?

– Нет, дорогая. Спасибо, девочка моя, – ответила Мадам.

Приглашая меня войти, она пояснила:

– Какая хорошая фамилия[108]. У меня стреляет в пояснице, сложно выходить на улицу. Так я звоню, и Кюбра приносит мне все, что нужно. И на праздники они всегда угощают леденцами и лукумом.

Следы прежнего космополитичного быта Стамбула. Теперь следов этих прекрасных времен почти не осталось.

Мадам провела меня в маленькую гостиную. В квартире стоял особенный запах, напоминающий об ушедшей эпохе. На антикварных журнальных столиках, резных и инкрустированных, стояли десятки фотографий в рамках.

– Сделаю кофе? – предложила она.

– Не утруждайте себя.

– Я с утра не пила кофе, детка. Вместе выпьем.

Немного погодя она вернулась, неся на подносе ароматный кофе с пенкой в двух хрупких чашечках, стоящих в специальных изящных подставках с ручкой. К кофе она принесла два стакана воды, а на тарелочки положила по кусочку розового лукума. Настоящий стамбульский кофе, как в старину. Ни в одном современном «кафе» такого не встретишь. «И почему же люди забывают такие прекрасные традиции и пьют растворимый кофе? – в очередной раз подумала я. – Да и на вкус этот кофе совсем другой».

На самом деле причина была ясна. Миллиарды людей в разных уголках света, каждый со своими особенностями, должны были любить одинаковую еду и напитки, покупать похожую одежду, а следовательно – жить похожей жизнью. Так крупные международные компании могли продавать свою продукцию по всему миру. Возможно, самым страшным было то, что такая система уничтожала местные культуры. Тут я мысленно посмеялась над собой: с прошлой недели я сделалась «специалистом по ностальгии».

Элегантную даму, которую все называли Мадам, звали Рашель Овадья. Она была из евреев-сефардов, которые жили в Стамбуле вот уже пятьсот лет. В 1492 году, во времена испанских королей Фердинанда и Изабеллы, сефарды бежали из порта Кадиса на османских кораблях, спасаясь от инквизиции. В ту же ночь из того же порта отправлялись корабли путешественника по имени Христофор Колумб, который планировал пересечь океан и достичь Индии.

Мадам Овадья в своей очаровательной манере рассказывала с сефардским акцентом о людях на фотографиях, о том, каким красивым был ее муж, умерший пять лет назад. Было видно, что она томилась от одиночества и нуждалась в собеседнике.

– Мадам Овадья, – начала я. – Меня зовут Майя Дуран. Я работаю в Стамбульском университете, и мне нужно задать вам вопрос. Не знали ли вы случайно супругов Ардити, которые жили на этой улице?

Она подняла глаза к потолку в попытке отыскать среди накопившихся за долгие годы воспоминаний имя Ардити.

– Ардити, Ардити… – пробормотала она.

– Матильда и Робер Ардити, – попыталась я помочь ей. – Раньше они жили в семнадцатом доме.

Вдруг ее лицо