Читать книгу - "Свободный танец в России. История и философия - Ирина Сироткина"

Голубое распятие опрокинуто под лакированный треугольник «бехштейна».

Цвет. Фактура черного лака. Стекло. Тем не менее это не контррельеф.

Это Мейерхольд раскинулся в прозодежде на ковре под роялем. В руках рюмка. Хитрый прищур глаза сквозь стекло.

1922 год.

<…>

Глаз мастера щурится.

Голова запрокидывается.

В неповторимых пальцах почти парит рюмка.

«Айседора Дункан мне сегодня сказала, что в прозодежде я похож на голубого Пьеро…»

Признание залетает не дальше меня и не выше колен Зинаиды.

Тайна остается в доме.

Прозодежда. Биомеханика. Индустриализация театра. Упразднение театра.

Внедрение театра в быт…

Два года пулеметного треска вокруг кричащих направленческих лозунгов.

Бешеная полемика против приезда Дункан.

«Понедельники „Зорь“».

Аудитории, раздираемые надвое.

Сколько пылающих вокруг этого юным энтузиазмом.

И все — не более чем случайная, чем новая, чем перелицованная личина все того же Пьеро.

Наискосок от длинного стола мистиков Пьеро-Мейерхольд сидит в прологе «Балаганчика»^[732].

Вряд ли Мейерхольд, остававшийся Пьеро и в прозодежде, мог всерьез и надолго променять танец и пантомиму на Красный стадион. А впрочем, ученицы школы, открытой Айседорой Дункан в Москве, помогали на строительстве этого самого стадиона.

Пластику тогда обозвали «плаституцией»^[733] и кое-где стали заменять биомеханикой. Секретарь Ассоциации современного танца Н. В. Пясецкая заявила, что главная цель обучения танцу — «воспитание биомеханических комплексов… у новых поколений»^[734]. Между тем биомеханические упражнения часто напоминали пластические этюды и даже выполнялись на ту же музыку Шопена, Листа и Скрябина^[735]. Даже Соколов — правда, уже после того, как рассорился с Мейерхольдом, — признавал: «Всё, что когда-то говорил Мейерхольд о пластике Дункан, приложимо и к биомеханике. Почему иллюстрационные движения Дункан, подражающие ветерку или морской волне, — плохи, а иллюстрационные движения стрельбы из лука (!) или игра кинжалами (!) в биомеханике — хороши?»^[736]

* * *

Как это было с танцами машин, мода на биомеханику скоро прошла не только в театре, но и в науке. Термин превратился в одиозный в результате политически нагруженных дискуссий между «диалектиками» и «механистами». В 1924 году группа философов во главе с А. М. Дебориным поставила вопрос о внедрении в науку диалектического материализма. На это ученый-большевик И. И. Скворцов-Степанов заявил, что никакого иного мышления, кроме механистического детерминизма, естествознание не знает и знать не будет, а потому все разговоры о введении диалектики противоречат научному прогрессу^[737]. В 1926 году дискуссия состоялась в Институте научной философии, а в декабре 1927 года, во время съезда партии, — в помещении Театра имени Мейерхольда. От исхода этого политически заостренного диспута зависела судьба не только философии, но и биомеханики. Дискуссия «механистов» с «диалектиками» продолжалась еще полтора года с переменным успехом, но в итоге первые потерпели поражение. Пострадала и биомеханика. Даже С. М. Эйзенштейн, когда-то читавший о ней лекции, теперь находил в самом слове «неприятный механический привкус»^[738]. В науке тоже от него отказались, заменив более «диалектичной» «биодинамикой». После 1931 года слово «биомеханика» — по крайней мере, в заглавиях работ — не решались употреблять даже Гастев и Бернштейн, несмотря на то, что в этой полемике они не участвовали^[739].