Читать книгу - "Плач к Небесам - Энн Райс"

Но на самом деле в тот первый вечер Тонио не очень-тотребовалось снотворное.

На следующее утро, несмотря на синяки, оставшиеся у негопосле похода на Везувий, он проснулся в исключительно приподнятом настроении ибыл готов идти на урок к Гвидо немедленно.

Даже краски и запахи консерватории казались ему теперьвполне привлекательными. Особенно это касалось аромата, источаемоговыставленными в коридор деревянными инструментами. Ему нравились также звукиоживающих классных комнат.

И, наслаждаясь самым обычным завтраком и особенно свежиммолоком, он как завороженный смотрел на звезды на утреннем небе, которые быливидны над стеной из окна трапезной.

«Воздух как шелковый», — подумал он. В атмосфере былоразлито приветливое тепло. Оно словно приглашало пробежаться нагишом.

Столь ранний подъем возбуждал его.

И даже Гвидо Маффео казался ему очень милым.

Маэстро сидел у клавесина и заточенным пером делал какие-топометки в нотах. Похоже было, что он работает уже несколько часов. Свеча егопочти догорела. Тьма за окном уже сменилась утренними сумерками. Присев вожидании на скамье у стены, Тонио впервые рассмотрел в подробностях маленькийкласс.

Это была каменная комната, с жестким полом, прикрытым лишьгрубой подстилкой. Правда, вся мебель — клавесин, конторка, стул и скамья —была щедро расписана цветочным орнаментом и украшена сверкающей эмалью, но этоне умаляло ощущения холодности и официальности помещения. Так что маэстро,своим черным сюртуком и широким белым галстуком напоминавший строгогосвященника, был здесь вполне на месте.

«И он не всегда так ужасен на вид, — думалТонио. — На самом деле он даже красив по-своему».

Но лицо Гвидо слишком часто искажалось гневом, и кариеглаза, слишком большие для этого лица, придавали ему свирепое выражение. В тоже время лицо маэстро было таким подвижным и выразительным, исполненнымбеспокойства и заботы, что Тонио не мог оторвать от него взгляда.

И все же он пытался не думать о том, что этот человек — тотже самый, что был с ним в Фловиго, в Ферраре, в том садике в Риме, где ониобнялись. Стоило вспомнить об этом, как прежняя ненависть всколыхнулась быснова. Поэтому он отгонял от себя подобные мысли.

Наконец маэстро отложил перо, задул уже ставшую бесполезнойсвечу и заговорил без всякого формального приветствия.

— У тебя совершенно необыкновенный голос. Тебе ужедостаточно об этом говорили, — он будто спорил с кем-то, — так что неожидай от меня дальнейших похвал, пока их не заслужишь. Но многие годы тыпривык делать то, что тебе нравится и чего ты на самом деле не понимаешь. Твоеисполнение казалось таким совершенным только потому, что у тебя абсолютныйслух, и потому, что те, от кого ты слышал прежде эти песни, исполняли их правильно.Ты избегал всего, что казалось тебе трудным, снова и снова ища укрытие в том,что доставляло наслаждение и было легким. Поэтому ты не умеешь по-настоящемууправлять своим голосом, и у тебя много вредных привычек.

Он замолчал и с силой провел по своим кудрявым каштановымволосам так, словно их ненавидел. У него были волосы херувима, какими ихизображали на картинах прошлого столетия, — пышные и завивающиеся кверхуна кончиках. Но выглядели они немытыми и неухоженными.