Читать книгу - "Письма с Прусской войны - Денис Сдвижков"

Исходя из общей численности, получается, что пост соблюдало около двух третей армии. Если вычесть из этого числа инославных и иноверцев — остзейцев, башкир, калмыков, — процент будет еще больше. Заметим, что тучный Степан Федорович следовал примеру своего покровителя канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, который еще при назначении на эту должность выпросил себе лично у патриарха Константинопольского «снисходительную грамоту на мясоястие»^[787]. Проблема с «Петровкам» — Петровским постом — фигурировала, кстати, особенно часто, поскольку он мог быть длинным и приходился обычно на самый разгар кампании летом. На него жаловались еще в первый Рейнский поход 1735 г. командовавшие корпусом Дж. Кейт и П. Ласси^[788]. Как видим, и через два десятилетия ничего особо не изменилось.

Но столкновение двух взглядов на пределы и роль духовного на войне обнаруживало не столько пресловутое «обмирщение», сколько становление новой религиозной культуры, как у А. Т. Болотова. «Какие имена и какие названия мне придаваемы уже ни были (в кенигсбергской канцелярии русскими сослуживцами. — Д. С.), — писал он приятелю в 1760 г., — Нехристь, бусурман, законопреступник (надобно знать за то, что мяса по постам ем) <…> Что делать, пусть свое веселятся, но только жаль бедненьких, что они дурачут себя»^[789]. Конфликт был частью духовного кризиса, пережитого Болотовым в Кенигсберге, который стал искать ответы на экзистенциальные вопросы не в обрядах, а в книгах.

Нойдаммский пастор также сообщал о грудах бумаг и книг, оставшихся после русских на Цорндорфском поле (№ 116). Можно предположить, что часть их составляла духовная литература. Во всяком случае, в следующем году по личному распоряжению императрицы в Заграничную армию посылалась 1000 молитвословов для утреннего и вечернего правила на каждую роту^[790]. В нечастых свидетельствах наличия книг у полевых офицеров наряду со светской литературой почти всегда присутствует «божественная», а практика ее чтения наглядно иллюстрирует, как мог выглядеть синтез идеала «веры и отечества»: «Лучшее ево (Ф. М. Булгакова. — Д. С.) было упражнение, по прочтении несколько из духовных книг, делать прожекты к бомбардированию крепостей, снимать ситуации, чертить огнестрельным орудиям профили»^[791].

Показателем активного отношения к вере может считаться участие в таинствах — прежде всего в причастии. Обычное в империи правило «по христианской должности быть у исповеди» раз год в Великий пост соблюдается и в походных условиях^[792], но тут речь о причастии перед баталией. В допетровском XVII в. причастие перед боем еще настолько распространено, что исповедные вопросники для «вельмож» содержат специальный пункт по этому поводу. Имеются такие свидетельства и для Северной войны^[793]. В нашем случае подобный эпизод упоминает Теге, к которому ночью перед битвой подходят молодые офицеры перед баталией и просят их причастить прямо под открытым небом на барабане^[794] — однако в этом случае наверняка речь идет об остзейцах. Нойдаммский священник сообщает, впрочем, что русские солдаты причащались перед баталией, а в крайней ситуации, опасаясь умереть «без христианского напутствования», обращались за причастием даже к протестантскому пастору (№ 116).

В целом эта мозаичная картина подтверждает тезис о русском «бесстрашии» в отношении своего спасения^[795]. Ему предпочитается тот же покой, купленный духовными усилиями «богомольцев», а не своими собственными. В то же время, как обычно, XVIII в. являет развернутую картину: представление о покое отличается все большей метафизической тонкостью. Для формирования самосознания личности и становления автобиографики очевидно, что уровень интроспекции, осознания и фиксации Я связан с новой индивидуальной религиозной чувствительностью. Чем более она развита, тем более мы вправе ожидать стремления передать личные переживания и свою рефлексию в отношении к действительности.

Подобная рефлексия в нашем корпусе представлена единично. В этом случае она оборачивается признанием бессмысленности жертв, даже если это жертва ради победы:

C’est n’est que trop vrai que nous avons emporté le victoire mais Dieu! Combien des hommes morts de tous les deux cotés <…> Voila mon chère cœur Les Délices de la guerre, voila pour quoi nous faisons des marches pénibles, supportons toutes les fatigues et toute misère. Pourquoi — pour mourir comme un chien ou pour faire mourir les autres. (№ 28)^[796]