Читать книгу - "Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман"

в их шкуре… — Горгония яростно закуталась в паллу.

— Я бы хотел, — честно сказал Кесарий. — Я бы хотел, не злись, сестренка!

— Ты?! Врун.

— Знаешь, когда у тебя родился ребенок, я так хотел быть на твоем месте! Я так тебе завидовал, что ты можешь кормить грудью, и вообще, что ты можешь родить ребенка, а я — нет.

— Врун, — хладнокровно оборвала его сестра. — Когда родилась Аппиана, ты был в Александрии. А когда ты вернулся, я уже не кормила ее грудью. Или ты… — она вдруг вскрикнула, как от боли и стала колотить его в плечо остро сжатыми кулачками, — зачем, зачем ты вспоминаешь?!

Кесарий, не отворачиваясь от ударов, тихо обнял ее за плечи.

— Ну, прости меня, — прошептал он. — Прости. Я не подумав сказал.

Ее кулаки разжались, и она, сминая тогу брата в своих влажных ладонях, уткнулась ему в плечо и заплакала.

— Бедная моя Горгонион, моя милая маленькая сестренка, — говорил Кесарий. — Ты так устала. Пойдем, я отведу тебя в твою комнату. Пойдем!

— Пойдем, — сквозь слезы вымолвила Горгония. — Пойдем, Кесарион.

— Я принесу тебе хорошую травяную настойку. Она…

Кесарий не договорил — из-под куста с розами раздался сдавленный крик человека, терзаемого страшными сновидениями.

— Нет! Нет! Не в воду! Только не в море! Пустите! Отец! Мама! Мама, спаси меня!

Горгония бросилась к разметавшемуся на кушетке Фессалу, упала на колени и прижала юношу к себе.

— Да, дитя мое, да, — говорила она, целуя его в глаза и лоб. — Да, мое дитя, не бойся, не бойся… Кесарий, у него жар, он болен, Кесарий!

Фессал перестал кричать и тяжело, прерывисто дышал, не открывая глаз. Кесарий склонился над учеником архиатра Леонтия, взял его за запястье, ощупал лоб, приложил ухо к груди.

— Мальчик переутомился, — произнес он. — Ничего страшного. Обычная эфемерная лихорадка.

Он легко поднял долговязого Фессала на руки вместе с теплым покрывалом и понес в кубикулум.

— Устал, устал… бедняжечка… такая дорога — и еще ждал тебя, не ложился. Так и заснул сидя. Какие вы жестокие с Каллистом. Он ведь еще ребенок, — говорила Горгония, растирая не приходящего в сознание юношу смесью имбирного и миртового масел с сирийским нардом.

Кесарий осторожно разогнул левую руку Фессала и взял тонкий хирургический нож. Теплая влага медленно заструилась по стенкам медного таза.

— Ну вот, довольно, — сказал негромко Кесарий, перевязывая локоть лемноссца.

— Дитя мое, — Горгония поднесла к своим губам пальцы юноши. — Дитя мое!

Фессал вдруг открыл свои огромные серые глаза и, останавливая взор на лицах сестры и брата, склонившихся над ним, прошептал:

— Мама? Отец? Такие молодые… Я так и думал…

Его взор скользнул к светильнику, потом — дальше, куда-то за головы Кесария и Горгонии. Он слабо улыбнулся.

— Вы живы… Как хорошо, — чисто и высоко проговорил он и, смежив глаза, упал на их сплетенные руки.

— Видишь, он уснул, Горги, — спустя немного времени, сказал Кесарий. — Выспится и проснется здоровым. Мальчик переволновался. Он впечатлительный. Это всего лишь эфемерная лихорадка.

Горгония долго смотрела на спящего.

— Сколько ему лет? — спросила она наконец.

— Шестнадцатый…

— Как моему Аппианиону было бы…

Она нежно отвела с влажного лба Фессала прямые пряди светлых волос.

16. Об Оригене, эфиопах и Василии

— Зачем ты потратил все деньги, которые тебе заплатили за ту речь в суде о наследстве Феопомпа, на сборник речей Либания, Рира?!

Немолодая женщина в черном укоризненно смотрела на своего юного собеседника огромными, темными, как зрелые оливки, глазами. Она, несомненно, была в молодости замечательной красавицей — печать давней красоты лежала на ее утомленном, поблекшем, но благородном лице. На ней не было ни одного украшения, за исключением одетого по-вдовьи серебряного обручального кольца — даже растянутые тяжелыми серьгами мочки ее ушей были сиротливо пусты. Она изящно и одновременно скромно набросила покрывало из тончайшей ликийской шерсти на уложенные в венок тяжелые косы цвета воронового крыла — седина еще не прикоснулась к ним, словно волосы навек остались принадлежать не вдове патриция Василия, а юной Эммелии.

— Ты мог бы сделать хоть какой-нибудь подарок для Келено, пусть даже самый скромный, — недовольно сказала она, вставая со скамьи и сцепляя пальцы рук в замок.

Юноша напротив Эммелии не смутился. Он был мало похож на мать — русый, тонкокостный, невысокий, с быстрыми и умными светлыми глазами, сын почтительно сидел напротив родительницы. Когда она поднялась со своего места, он тоже встал.

— Я спрашивал Келено, мама. Она сказала, что ей ничего не надо, и что она будет рада, если я куплю себе сборник последних речей Либания, — уверенно, почти развязно, ответил он.

— Конечно! — саркастически воскликнула Эммелия и воздела руки, как Медея из трагедии Эврипида. — Что бедная девочка может еще тебе сказать?! Да она в тебя влюблена безумно — еще не поняла, кого ей, бедняжке, отец сосватал… А прошлый раз, когда ты Оригена купил, она тоже говорила, что ей ничего не надо. Золотое сердце! Ей не надо ничего!

— Келено старается поддерживать своего супруга в его склонностях, — ответил Рира. — Это — ее добродетель.

— Добродетель? — возмущенно спросила Медея-Эммелия. — Да она вся из добродетелей соткана, милое дитя! А ты — черствый болван, Григорий, — она назвала его полным именем, что случалось редко. — Твой отец никогда так не поступал со мной. Что тебе стоило купить ей хотя бы колечко? Не разорился бы.

— Зачем ей колечко? — изумленно спросил Григорий-Рира. — У нее их полно.

— О, святые мученики! Вразумите моего сына! Объясните ему, что женщине важно не колечко, а любовь мужа! — воскликнула Эммелия. — Впрочем, о чем говорить, когда через неделю после свадьбы бедная девочка с рыданиями прибежала ко мне, в ужасе, что ты с ней собираешься разводиться…

— Она неправильно меня поняла! — воскликнул ритор.

— Только такой… такой, как ты, догадался бы написать после свадьбы речь под названием «Похвала девству»! Вомолох! Как ты можешь так издеваться над чувствами Келено!

— Ну, я же люблю ее, мама. Она и так это знает, — развел недоуменно руками Григорий-Рира.

— Действительно… Нет, ты — как деревянный, клянусь, Григорий. Это невыносимо. Теперь объясни мне, зачем ты потратил столько денег на Оригена? У Василия есть Ориген, я знаю точно. У нас такое тяжелое положение, Макрина выбивается из сил, чтобы собрать кесарский налог и не потерять наших имений, а ты… ты тратишь деньги направо и налево!

— Мама, выслушай меня, — потер лоб юноша. — Василий не дает мне читать Оригена, он — деспот и тиран, каких мало. Я чувствую себя, как Гармодий и Аристогитон вместе