Читать книгу - "Факундо - Доминго Фаустино Сармьенто"

Как в республике, в которой никогда не было монархов, насадить идею личной власти? Багровая лента — это символ террора, что сопро­вождает вас повсюду: на улице, в лоне семьи; вы принуждены помнить о ней, одеваясь, раздеваясь, а ведь идеи запечатлеваются в памяти всег­да по ассоциации. Знакомое дерево в поле напоминает нам, о чем мы разговаривали десять лет назад, проходя мимо него; и вообразите, ка­кие мысли и неизгладимые впечатления могут быть связаны с багровой лентой, которая непременно должна напомнить о Росасе!

В заявлении одного из высших чиновников[378] Росаса, с которым я недавно познакомился, говорится: «этот знак, который правительство при­казало носить всем служащим, символизирует согласие и мир». Призыв «Смерть диким, гадким, грязным унитариям», разумеется, весьма миро­любив, причем настолько, что тех, кто осмелится подвергать его сомне­нию, ожидает либо изгнание, либо могила. Масорка стала поистине могущественным орудием согласия и мира. Вы не верите? — Взгляните на результаты и подите-ка поищите на белом свете город более покорный и мирный, чем Буэнос-Айрес. После смерти супруги, кончину которой ускорили его же дикие выходки, Росас приказывает присвоить себе зва­ние генерал-капитана и назначает двухлетний траур в городе и селениях провинции — все обязаны носить широкую ленту из черного крепа, при­крепленную на головном уборе рядом с алой. Вообразите себе цивилизо­ванный город, все население которого, будь то взрослые или дети, одето по-европейски, но при этом целых два года вынуждено носить унифор­му — головной убор, украшенный алой каймой! Вам кажется это смеш­ным? Нет! Нет! Если все без исключения участвуют в подобном дико­винном спектакле, то это уже не смешно, особенно если всегда наготове прут или перцовый клистир, которые заставят вас стать серьезнее ста­туи, если вам придет охота посмеяться.

Часовые каждую четверть часа выкликают нараспев: «Да здравству­ет Славный Реставратор! Да здравствует донья Энкарнасьон Эскурра! Смерть грязным унитариям!» Идет перекличка в армейском отряде, и сержант начинает с тех же слов; ребенок поднимается утром с посте­ли и приветствует день священной фразой. Не более месяца назад одна аргентинская мать, оказавшаяся на постоялом дворе в Чили, увещевала сына, который, проснувшись, несколько раз громко воскликнул: «Да здравствуют федералисты! Смерть диким, грязным унитариям!» — «Тихо, сынок, здесь так не принято, не говори так больше, как бы тебя не услы­шали!»

И страх матери был не напрасен: его услышали! Создала ли Европа такого политика, который открыл бы способ внушить народу мысль о своем величии как главы государства и на протяжении пятнадцати лет методически и со столь завидным упорством вбивал ему в голову эту мысль и во имя собственного успеха использовал средства столь разнообразные и действенные?! Мы можем, однако, утешить себя тем, что образец американскому гению дала Европа. Масорка, со всеми при­сущими ей чертами, составленная из людей подобного типа, уже сущест­вовала в средние века во Франции, во времена войн между партиями Арманьяка и герцога Бургундского[379]. В «Истории Парижа», написанной Г. Фуше ла Фоссом[380], я нахожу такие неповторимые подробности: «Под­стрекатели убийства, чтобы повсюду распознавать бургундцев, приказали им носить на одежде крест Святого Андрея[381], главный атрибут бургунд­ского герба, а чтобы еще теснее сплотить свою партию, тут же изобрели Братство, и его покровителем сделали самого Святого Андрея. Каждый член Братства должен был носить помимо креста в качестве отличитель­ного знака венок из роз... Путаница, внушающая ужас! Символ невинности и нежности на головах тех, кто убивает... Розы и кровь!.. Мерзкая свора cabochiens[382], орда мясников и живодеров, как стая голодных тигров, рыскала по городу и купалась в человеческой крови»[383].

Представьте себе вместо креста Святого Андрея багровую ленту, вместо алых роз — алый жилет, вместо cabochiens — масоркерос, вместо 1418 года — 1835-й, вместо Парижа — Буэнос-Айрес и вместо герцога Бургундского — Росаса, и получите копию тех дней, повторившихся в наше время. Масорку, подобно cabochiens, при ее создании составили мясники и живодеры Буэнос-Айреса. Как поучительна История! И как она повторяется!

Другим изобретением того времени был учет мнений — поистине поразительное предприятие. Росас приказал мировым судьям в городе и в сельской местности составить списки, куда заносились имена всех жителей, и каждого определяли как унитария, пассивного, федералиста или федералиста подлинного. В школах эти списки поручались дирек­торам, и повсюду они составлялись с исключительным тщанием, все проверялось, для точности принимались во внимание возражения, пере­сматривались ошибочные сведения. Списки, сданные в правительствен­ную канцелярию, служили потом в течение семи лет, подставляя под без устали работающий нож Масорки шеи инакомыслящих.

Поистине впечатляюща эта дерзновенная затея — создать статистику воззрений целого народа, соответствующим образом классифицировать их и затем со списком в руках на протяжении десяти лет постепенно освобождаться от неугодных номеров, уничтожая ростки враждебности вместе с самим человеком. Ничего подобного Истории не известно, за исключением списков Инквизиции, которая делила воззрения ерети­ков на сквернозвучные, оскорбительные для благочестивых ушей, почти ересь, ересь вредоносную и т. д. Но даже и Инквизиция не создала списков всех еретиков Испании, подлежащих уничтожению на корню, кровному искоренению даже без доноса в Святой Трибунал.

Поскольку я намереваюсь лишь пояснить, в чем смысл нового об­щественного порядка, который сменил тот, что мы позаимствовали у Европы, укажу лишь на основные его черты, не обращаясь к датам. Казнь в виде расстрела заменяется обезглавливанием. Правда, однажды утром на городской площади расстреливают сорок четыре индейца — это побоище должно внушить всем леденящий страх, ведь индейцы тоже люди, хотя и дикари, но постепенно этот вид казни забывается, и нож становится орудием Правосудия.

Откуда взялись столь небывалые приемы правления у этого столь пугающе экстравагантного человека? Я приведу некоторые факты. Ро­сас происходит из семьи, члены которой преследовались за то, что во время Войны за независимость принадлежали к партии городов. Его до­машнее воспитание отличалось суровостью и строгостью, характерной для старинных барских семей. Я уже говорил, что его мать, женщина жестокого и мрачного нрава, до самых последних лет заставляла при­служивать ей на коленях; в тиши детства впечатления от созерцания грубой силы и безропотной покорности должны были навсегда оставить след в его памяти.

Чем-то необычным, должно быть, отличался нрав его матери, и эти черты проявились и в характере дона Хуана Мануэля Росаса и двух его сестер. Едва он достигает зрелости, его поведение становится столь несносным, что отец отсылает его в одно из поместий, подальше от дома. С короткими перерывами Росас прожил в сельской местности провинции Буэнос-Айрес около тридцати лет; уже в 1824 году он поль­зовался авторитетом, и скотопромышленники