Читать книгу - "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

В южной части замкнутого здания размещался рефекторий, где рыцари принимали пищу. В юго-западном углу замка непосредственно к рефекторию-трапезной примыкала кухня. Внизу под кухней, в углу двора находился колодец, из коего воду посредством несложного механизма можно было поднимать прямо в кухонное помещение. Рыцарь сказал, что колодец этот очень глубок[67], зато заверил, в случае осады защитникам кастеллы муки жажды не грозят. Были в феллинском замке ещё и другие колодцы — в предзамковых укреплениях, где размещались конюшни, всевозможные складские помещения, жилища для слуг, — но в случае захвата неприятелем форбургов эти колодцы оказывались потерянными; поэтому особенно на них рассчитывать не приходилось... В западной части орденского замка располагались необходимые хозяйственные помещения, среди которых — и склады продовольствия. В этом же крыле находился калорифер[68].

Проведя Николауса и Удо по галерее, молодой рыцарь ввёл их в покои командора Фюрстенберга. И на некоторое время их здесь оставил:

— Господин комтур скоро придёт.

Они осмотрелись. Через высокие окна в комнату проникало много света. Николаус обратил внимание на крепкие рамы, на толстые стёклышки, вправленные в свинец. Окна были сделаны искусными мастерами и напоминали соты; только эти соты излучали свет. На широких подоконниках лежали во множестве книги и свитки. Десятки толстых книг стояли и на полках. Под подоконниками вдоль всей внешней стены тянулась крепкая лавка из шлифованных и крытых лаком досок. На лавке кое-где были разложены подушки и, опять же, — книги, книги, свитки, перевязанные тесьмами... У одного из окон стоял небольшой столик на гнутых ножках. На нём — пюпитр, серебряное распятие и большие песочные часы. Посреди помещения, у стены, противоположной внешней, чернело огромное жерло очага, сложенного из красивых необработанных камней. Очаг был чисто выметен; летом им не пользовались. У входа в помещение, вдоль всей торцовой стены, стояли с десяток крепких дубовых стульев с широкими спинками; на каждом стуле лежала шёлковая подушечка. Всё здесь было устроено просто, основательно и в то же время уютно. Наверное, и хозяин этой комнаты, хозяин замка, командор, привыкший работать за этим столом и обустроивший здесь всё под себя, под свои привычки и нужды, был человек простой и основательный и в обхождении с людьми мягкий, уютный. Он был рыцарь, как и все обитатели кастеллы, но образ его, образ человека, именно так обустроившего свои покои — без мечей и щитов, без аркебуз и пистолетов, без доспехов и знамён, без штандартов и девизов, — увиделся Николаусу как образ рыцаря, более ценящего духовные и созидательные подвиги, более ценящего подвиги просвещения и веры, нежели подвиги ратные, доблестные подвиги, приводящие к разрушению, увечью, к страданию и крови, к смерти, пусть и врага. В комнате этой, за этим столиком, за пюпитром самое место было какому-нибудь учёному-богослову, или мудрому университетскому профессору, или хронисту, беспристрастно и честно отражающему время, в котором он живёт.

Николаус и Удо сидели на стульях по обе стороны от двери, на мягких подушечках и некоторое время молчали, осматриваясь. Наконец Николаус задал вопрос, мучивший его всё последнее время:

— Ты думаешь, там, на дороге, и правда были «охотники»?

Если принимать во внимание, что ответил Удо, позёвывая, его этот вопрос сейчас совсем не занимал:

— Не знаю, Николаус. Я им под колпаки не заглядывал.

— У них руки крестьян, — припомнил Николаус. — В земле у них руки. У тех, кто живёт от оружия, от грабежа, руки совсем другие.

— Возможно. Но тем, кто их повесил, виднее. Тебя тревожат вредные мысли, дорогой Николаус. Так можно додуматься и до того, что рыцари повесили тех троих — невиновных. Мне, признаюсь, до них дела нет — не моих же крестьян они повесили!.. — тут Удо обратил к Николаусу несколько насмешливый взгляд. — И откуда тебе, купцу-полочанину, знать, какие у «охотников» руки?

— Я всего лишь предполагаю, — отвёл глаза Николаус.

— Кружку вина бы сейчас, — Удо огляделся вокруг себя, будто всерьёз надеялся, что, войдя в покои старого магистра, не заметил приготовленного для него, для Удо, хмельного угощения; вздохнул: — И те трое крестьян... Возможно, днём они были крестьяне, а ночью грабили и жгли богатые мызы; возможно, днём они кланялись своим господам, а ночью резали их в постелях. Тот, кто служит тебе, обычно тебя ненавидит. Ты, может, полагаешь, что работники, живущие от дела твоего отца, его и тебя любят?..

— Да, много ненависти в людях, — вроде бы согласился с другом Николаус. — Трудные времена.

Так они переговаривались, сидя на удобных стульях и поглядывая в ожидании на дверь.

Наконец из небольшой двери в противоположной стене, из двери, что вела во внутренние покои, появился Фюрстенберг. Примерно так его себе Николаус и представлял, только думал, что бывший ландмейстер ещё постарше. Он увидел высокого, чуть полноватого человека с коротко остриженной бородой, небесно-голубыми глазами и приятной улыбкой. Фюрстенберг, которому было около шестидесяти лет, выглядел моложе, чем выглядят обычно в его возрасте. У Николауса язык не повернулся бы назвать этого человека стариком.

— Извините, господа, что заставил вас ждать...

Такая учтивость со стороны ландмейстера была им приятна.

Фюрстенберг вгляделся в их лица и улыбнулся:

— Впрочем вы молоды, вы меня поймёте. Когда я не занят делами комтурии Феллин, меня бывает посещает высокая Муза. И, грешен, не обладая Божьим даром, пишу иногда стихи[69]... Но не пишутся сегодня стихи, ибо на душе нет покоя. Мучат тревоги, сомнения. Суета духа!.. Но я к вашим услугам, господа...

Удо и Николаус назвались.

Николаус вынул из чехла грамоту и с лёгким поклоном передал её Фюрстенбергу. Сказал, что послание это от полоцких немецких купцов, кои надежды питают, что доблестное рыцарство не оставит их без защиты в многотрудные времена, когда сегодня ты не уверен в том, что было вчера, и представить не можешь, что будет завтра. И покачал при этом головой:

— Как торговать? Как торговать?..

За ним Удо достал свою грамоту:

— Здесь ещё послание от отца моего — Ульриха Аттендорна. На словах велено передать вам, комтур, заверение, что крепость Радбург останется крепостью, пока жив в ней будет хотя бы один рыцарь, пока хотя бы один кнехт будет стоять в воротах.

Фюрстенберг, кивнув, взял у них грамоты и сел за столик. Сломил одну печать, сломил другую. Прочитал грамоты, подслеповато щурясь и слегка поворачивая их к свету.

— Что ж, господа! Послания