Читать книгу - "Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев"

Этого было достаточно. Меч одного из незнакомцев прямо-таки взвился над столом, блеснул холодной молнией. Остриё его было нацелено прямо в глаза Удо. И если бы не Николаус...

Стремительным и неожиданным для всех, мастерским ударом добрый Николаус отбил меч, и тот отлетел в сторону, ибо незнакомец, не ожидавший решительного отпора, выронил его. Тут и другой меч пошёл в дело, но и его быстрым ударом клинка снизу отбил Николаус. Этот меч, также вырвавшись из руки хозяина, вонзился в дубовую перекладину на потолке, почти над самой головой у Удо.

Слегка отведя в сторону свой клинок, Николаус стоял лицом к незнакомцам, между Удо и ими, стоял, готовый к борьбе, со спокойным, уверенным лицом:

— Я же сказал: он выпил немного лишнего, господа...

Те трое молчали, выглядели растерянными. Ловкость Николауса их весьма впечатлила.

И Удо молчал, был он поражён не меньше их; пьяными глазами смотрел на всё ещё покачивающийся меч. Николаус, коего он знал с детства не весьма смелым мальчиком, представился Удо в эту минуту непобедимым великаном, скалой несокрушимой, заслонившей его от смертельной опасности, и себя увидел Удо как бы со стороны — как он слаб и даже жалок и убог со своей пьяной кружкой в тени этой скалы, за плечами друга широкими и надёжными. Удо мертвенно побледнел — как видно, протрезвел на несколько мгновений и до сознания его дошло, что могло бы произойти, если бы не своевременное вмешательство Николауса. И наконец Удо, совершенно расстроенного, развезло — так, что он даже не в состоянии уже был держаться на ногах. Потому он рухнул на лавку, упёрся грудью в край стола и глядел куда-то вперёд осоловелыми глазами, беспомощно и бессмысленно.

Один из незнакомцев наконец обрёл дар речи:

— Вы похожи на купца, молодой господин, но, сдаётся мне, вы вовсе не купец.

Другой с уважением заметил:

— Удар ваш хорошо поставлен и точен, искусный удар.

— Я сожалею, господа, — Николаус подхватил Удо сзади под мышки, поставил его на ноги и увёл наверх, в комнаты.

Более они этих троих людей в чёрных платьях не видели. Должно быть, те уехали ночью или рано утром.

...На следующий день Удо как будто подменили. Он, пробудившись довольно рано, вышел во двор и велел одному из работников окатить его холодной колодезной водой. Потом другому работнику велел нацепить ему шпоры, взял хозяйского коня и проскакал на нём с добрый десяток миль — ибо когда он вернулся, конь был весь в мыле, а шенкели у Удо мокрые от конского пота. Всё утро Удо был молчалив и тих, раздумывал о чём-то и взглядывал на Николауса виновато. Как видно, даже после весьма обильных вчерашних возлияний Удо всё происшедшее хорошо помнил. И он сам заговорил о вчерашнем за завтраком, во время которого не притронулся ни к пиву, ни к вину:

— Я должен поблагодарить тебя, Николаус, мой добрый друг. Я помню, как ты отбил меч, нацеленный мне в лицо. Хороший удар...

— Как-то случайно вышло, — заскромничал Николаус, отведя глаза.

— Случайно можно ударить один раз. Но я видел два мастерских удара.

— Не знаю, как это получилось... — пожал Николаус плечами.

— Я вёл себя скверно, я был несправедлив к тебе, — словно не слыша его, признавался Удо. — И заслужил, понимаю, хорошую выволочку. И ты можешь сказать сейчас всё, что думаешь обо мне. Я не обижусь, так как даже не имею на это права.

— Ничего я не могу сказать, видя твоё искреннее раскаяние, Удо.

— Мне показалось в тот миг, что я заглянул в лицо смерти, — глаза Удо, произносившего эти сильные слова, как будто обратились внутрь него, в память, во вчера. — Поедем сейчас домой. Достаточно уж я помучил тебя, мой друг. Прости!..

Глава 37

Дерево узнают по плодам, человека —

по поступкам

Зато по приезде в Радбург Удо так разговорился, что речей его, казалось, было не остановить. Он всем рассказывал о героическом поведении Николауса — в мельчайших подробностях, а иногда и в лицах, и в жестах, будто заправский лицедей из бродячего театра; и картина, которую он представлял, вставала перед глазами слушателей правдивая и ясная; впрочем правдивая и ясная она была лишь от одного момента до другого — от начала перебранки с незнакомцами в корчме до ухода Николауса и Удо в спальню; всё, что было до и после, либо выглядело в его изложении расплывчато, приблизительно, либо опускалось вовсе. И даже самому внимательному слушателю, каким, без сомнения, являлся барон Ульрих фон Аттендорн, было непонятно, почему же всё-таки незнакомцы придрались к его сыну Удо и почему его сын Удо, как будто сам всегда неплохо фехтовавший, не успел вытащить из ножен свой меч, почему рыцарь отдался под защиту купца...

Удо, повествующий о Николаусе, был громок:

— Он ударил всего два раза. И когда только успел извлечь меч из ножен!.. Он отразил нападение тех троих дьяволов в чёрном, и они быстро сообразили, что с нами им не справиться, — и пошли на попятную... — всякий раз, рассказывая о случае в корчме, Удо делал нажим на это «с нами». — Николаус весьма неплохо для купца обращается с мечом. Я теперь с ним хоть в Риту, хоть в Ревель, хоть на край света могу...

Кажется, никто в замке не обратил внимания на то, как повествование Удо воздействовало на сестру его Ангелику. Когда Удо рассказывал о неожиданном воинском мастерстве Николауса, когда он по сути живописал его подвиг, лица слушающих были обращены к нему, к Удо, и, понятно, никто в это время не видел Ангелику, никто не видел, как от некоей мысли, посетившей Ангелику, в какой-то миг зарделось её милое лицо. Девушка явно была довольна тем, что говорил её брат. Прячась за спинами других слушающих, она скрывала свой восторженный взгляд. И только от двоих Ангелика не сумела скрыть своего восторженного чувства — от Мартины,