Читать книгу - "Опимия - Рафаэлло Джованьоли"

Так он сказал; и, обнажив меч, ведя за собой всего шестьсот человек, вышел за вал и ринулся в бой с ошеломлённым противником. Клином пройдя среди врагов, храбрецы пробились к большому лагерю, а от него, соединившись ещё с тремя тысячами и действуя подобным же образом, они к утру добрались до Канузия^[116].

Там уже собрались ещё три тысячи беглецов, среди которых были Публий Корнелий Сципион, Квинт Фабий Максим, Луций Публиций Бибул, Аппий Клавдий Пульхр, Публий Фурий Фил, Луций Цецилий Метелл, все — военные трибуны, а также оптионат Луций Кантилий.

Их радушно приняли и разместили у себя жители города; утром беглецы собрались на Форуме, чтобы обсудить положение. В самый разгар дискуссии вперёд выступил трибун Публий Фурий Фил и объявил, он-де пришёл сказать собравшимся, что веры в Республику больше нет и многие молодые патриции собрались в храме Юпитера, предводительствует ими Луций Цецилий Метелл, они говорят о море, о кораблях, о необходимости покинуть Италию и просить убежище у какого-нибудь дружественного царя^[117].

При этих словах Сципион, покраснев, вскочил на ноги и, пока все кричали, кто одобряя, кто осуждая сказанное Филом, крикнул сильным и дрожащим от гнева голосом:

— Здесь не место подобным словам и разглагольствованиям. Действовать надо быстро и смело. Кто хочет спасти Республику, пусть идёт со мной. Вражеский лагерь, видимо, расположен не подле Ганнибала, а там, где вызревают и обсуждаются подобные предложения.

И, обнажив меч, он пошёл быстрым шагом вместе с Фабием, Бибулом, Аппием Клавдием, Кантилием и ещё со многими другими к храму Юпитера, где Метелл совещался с семью или восемью десятками юношей из патрицианских фамилий.

— Я клянусь, — сказал возбуждённо, но уверенно Сципион, входя в храм, — клянусь, что не брошу в беде государство народа римского и не потерплю, чтобы бросил его другой римский гражданин. Если я умышленно лгу, пусть Юпитер Всеблагой Величайший погубит злой гибелью меня, мой дом, моё семейство, моё состояние. Я требую, Луций Цецилий, чтобы ты и все, кто присутствует здесь, поклялись этой же клятвой; на того, кто не поклянётся, подъят мой меч^[118].

Ошеломлённые этими словами, воодушевлённые глубокой верой говорившего, собравшиеся на совет юноши устыдились собственной слабости, поклялись умереть за Рим и провозгласили своим вождём Сципиона.

День спустя Сципион навёл порядок среди беглецов; в тот же день он узнал, что консул Гай Теренций Варрон находится в Венузии, имея при себе ещё четыре тысячи уцелевших, пеших и конных; местными жителями он был принят очень добросердечно и с огромной любовью. Сципион послал к нему письмо, сообщив о том, что он собрал в Канузии четыре тысячи беглецов, всех их он передаёт в распоряжение консула, которого по-прежнему признает верховным вождём и первым магистратом Рима: если консул отдаст какие-нибудь распоряжения, Сципион будет повиноваться.

Варрон, узнав эту новость, выступил из Венузии со своими четырьмя тысячами солдат и, прибыв в Канузий, объединил их с беглецами, собравшимися в этом городе. Образовавшееся войско он разделил на два легиона и стал ждать развития событий.

Тем временем Ганнибал окружил оба римских лагеря под Каннами и пленил десять тысяч солдат по договору, предусматривающему право выкупа.

А Варрон, вызвав к себе Луция Каптилия, приказал ему срочно отправляться в Рим и передать сенату его письма, в которых он решительно и без умолчаний, но и без пугающих крайностей правдиво рассказал о сокрушительном поражении римских войск.

Когда Кантилий садился на коня, Варрон, окружённый Сципионом, Аппием Клавдием, Публием Филом и многими другими, стоял на главной площади Канузия бледный, нахмурившийся и — хотя из почтения к дисциплине пытался не показать этого — опечаленный и подавленный.

Все собравшиеся просили Кантилия дать о них весточку семьям.

И Варрон тоже сказал ему грустно:

— Жене моей скажи, что я скорее неудачлив, чем виноват; боги знают, что я отдал бы всю свою кровь, дабы только спасти родину от столь страшной беды.

Говорил он взволнованно и сквозь слёзы.

— Не терзай себя, о, консул, больше, чем надо, — сказал ему Публий Корнелий Сципион, — если кто и виноват в случившемся, то все мы. За исключением Фабия Максима Веррукоза, Павла Эмилия и Сервилия Темина, все мы хотели битвы... Все мы виновны.

Варрон сжал руку Сципиона. Глаза его наполнились слезами, на губах появилась печальная улыбка; на несколько секунд он задержался с ответом, потому что сильное волнение мешало ему говорить; потом он сказал:

— Ты милостив, о, храбрейший юноша... Может быть, ты и прав. Но сколько же людей будет жить с моей жалкой славой?..

И он закрыл лицо ладонями, чтобы окружающие не видели, как он плачет.

А Кантилий, попрощавшись со всеми друзьями, галопом поскакал в Рим.