Читать книгу - "Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман"

На практике судьи, как и полагается, опрашивали свидетелей порознь. Особое значение этому придавалось в политических делах, где расследование старались проводить с максимальной секретностью^[324]. В отличие от обвинительного процесса, где движущими силами являлись истец и ответчик, здесь процесс был под контролем судей, задававших разные вопросы участникам дела и свидетелям. Сами вопросы часто содержались в инструкциях из Москвы, или воеводы сообщали в столицу, какие именно вопросы они задавали^[325].

Существовало несколько обстоятельств, освобождавших от дачи показаний. Уложение утверждает, что жены не должны были свидетельствовать против мужей, но даже это правило в реальности нарушалось, и другие родственные отношения не обеспечивали иммунитета. Например, жена дала показания в пользу своего мужа в деле об убийстве в 1635 году, заявив, что он лишил жизни человека, защищая ее. После восстания Степана Разина одна женщина подверглась допросу в июле 1672 года о своем муже. Для них организовали очную ставку, на которой он отверг ее утверждение о его участии в восстании^[326]. В другом случае, в 1687 году, мать обвиняемого была задержана и подвергнута допросу о сыне, сбежавшем от собиравшихся арестовать его людей. В делах особой важности, вроде колдовства, членов семьи выставляли друг против друга: жены и мужья, матери и дочери, более отдаленные родственники свидетельствовали друг против друга^[327].

Ни этническая, ни гендерная, ни социальная принадлежность не были препятствием для дачи показаний. Женщины, крепостные, холопы, представители нерусских народов – все они могли свидетельствовать. Согласно собранной нами базе, составившей порядка 250 уголовных дел (по большей части не решенных) из Арзамасского, Кадомского и Темниковского уездов XVII – начала XVIII века, около 30 дел, несомненно, связаны с татарами и мордвой, в то время как в других делах представители этих этносов могут скрываться под русскими фамилиями^[328]. В кадомском деле 1685 года по обвинению в братоубийстве при осмотре тела понятые включали и татар, и русских. Когда русский крестьянин указал во время допроса на свидетелей, то среди названных им были и нерусские («мурзы и татаровя»). Татарские женщины участвовали в процессах и давали показания: в 1685 году, например, обвиненный в убийстве убежал из-под ареста, так что представители властей арестовали его жену и допросили ее^[329].

Важную роль в розыскном процессе играла очная ставка участников дела и свидетелей. При расследовании наитягчайших преступлений проведение ее между обвиняемым и его обвинителем («изветчиком») было обязательным, поскольку в делах о колдовстве, заговорах и угрозах материальные свидетельства зачастую было тяжело найти^[330]. В судах губных старост она использовалась, когда ответчик обвинял другого человека в преступной деятельности, а тот эти обвинения отвергал. Подобная процедура могла принять форму обычного допроса; она могла проводиться уже на следующей ступени жестокости – при виде приготовленных для истязания инструментов; к очной ставке могли прибегать и когда одна из сторон или они обе уже подвергались пытке.

В ходе всех этих форм допроса судьи стремились держать происходящее в суде под контролем. Мы редко встречаем упоминания о беспорядках в суде, но они могли происходить. Например, в 1663 году ростовский воевода сообщал в Москву, что, когда он пытался расспросить двух братьев, один из них «в съезжой избе невежеством, положа обеих рук локти на окошко, сел». Когда за подобную дерзость воевода приказал бить его батогами, он оказал сопротивление, а его брат, «выбежав на площадь к церкви… учал бить колокола всполох и в городе учинил мятеж, на всположной звон многие люди сбежались». Воевода просил дальнейших указаний от Москвы. Похожим образом владелец убитого крестьянина просил возобновить следствие по делу после того, как очная ставка переросла в словесную перебранку. Такие свидетельства вызывают в памяти нормы законов, указывавших тяжущимся на необходимость достойного поведения в суде под страхом наказания и на обязательство выплаты возмещения за бесчестье судьям^[331].

Воеводы часто сталкивались с обвиняемыми, которые дать показания были не в состоянии. В деле 1645 года звучали столь серьезные обвинения в государственной измене, что после совершения ареста изветчик был допрошен, несмотря на то что был пьян, и обвинил своего помещика в измене. Его допросили еще и на следующий день, когда он протрезвел и отказался от предыдущих показаний. В деле 1676 года воевода просто доносил, что обвиненный был слишком пьян для проведения допроса. Для начала ему дали проспаться в тюрьме, а на следующий день взяли показания^[332]. Кодифицированные правовые нормы не регламентировали процессуальную сторону допроса. Проблему для закона составляли обыски (опросы) местного населения и пытки, и по крайней мере первым из них закон уделял значительное внимание.