Читать книгу - "Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман"

В 1658 году группа землевладельцев и жителей Кадомского уезда – «мурзы и татары Куска Алымов сын с товарыщи и все село Азеева» – заявила воеводе о кровавой драке между братьями, в которой один из участников был серьезно ранен. Воевода направил в доезд несколько человек, чтобы получить показания раненого. Когда они явились на место, пострадавшего уже «живаго не застали», и им осталось осмотреть его тело: «Битых мест на главе две раны подле правова уха повыше немного пробиты сквозь». В доездной памяти воевода распорядился, что, если пострадавший скончается, следует опечатать имущество подозреваемого и арестовать его. Так они и поступили, опечатав его двор и схватив его жену, так как сам подозреваемый «ушел неведома куды». Итак, дело получило ход^[316].

Нередко первыми уликами, с которыми имел дело судья, становились тяжкие телесные повреждения, которые либо объявлялись на привезенном для освидетельствования трупе, либо демонстрировались самим потерпевшим. Первая обязанность воевод состояла в том, чтобы назначить «осмотр», для чего обычно отправляли специальный отряд. Иногда посланные также должны были арестовывать подозреваемых и доставлять свидетелей. Кроме того, они собирали понятых из местного населения и проводили осмотр в их присутствии. Поскольку осмотр фиксировался на бумаге, среди его участников всегда находился хотя бы один грамотный человек.

В Московский период суды не располагали медицинскими кадрами для оценки подобных данных. В Англии уже с XV века коронеры, хотя и не являвшиеся докторами, обеспечивали минимальную экспертизу. На континенте с XVI века обученные медицинские эксперты проводили осмотры и вскрытия жертв убийства и насильственных преступлений^[317]. Профессиональная полиция появляется в Европе лишь в XVIII веке. В рассмотренных нами делах роль лиц, направленных для проведения осмотра, заключалась в установлении серьезности телесных повреждений и сборе любых доступных данных, руководствуясь здравым смыслом.

Осмотры были тщательными. Например, в деле об убийстве 1692 года в Мосальске партия, состоявшая из мосальского подьячего, стрельцов и понятых, осмотрела место смерти. Они обнаружили на срубленной березе «человечей мозг из головы, и под тою березою кровь лужа стоит»; они осмотрели мертвое тело, уже ранее доставленное в деревню. Согласно донесению, убитый «лет будет в десять, и голова вся розбита, мозг знать из головы вышел, и то мертвое тело все в крови лежит на дворе… у крестьянина у Ивашки». В другом деле 1692 года описание содержит столь же жуткие подробности: «На голове на лбу прорублено бердышем до крови, на правой щеке зашибено кистенем до крови, на левой руке два палца средние порублены до крови, на правом боку к титке порублено до крови, на правой руке на локте прошибено кистенем до крови, на спине против сердца сине и опухло, да на поеснице очерябнуто до крови».

В судебном деле 1690 года осмотр подтвердил смерть от утопления: участники экспертизы указывали, что «боевых ран… ничего не объявилось». Осмотру в целях идентификации была подвергнута даже лошадь, использованная в преступлении: «А по осмотру лошедь – мерин карь, грива направо с отметом, ухо правое порото». Экспертиза проводилась и в помещении. Так, один высокородный дворянин был доставлен в Московский судный приказ в 1673 году, где его раны осмотрел главный судья, его товарищ и дьяк: раненый «в левое плечо ножем, знать, поколот; рана невелика, да глубока»^[318].

Судьи также принимали документальные свидетельства, хотя, учитывая природу уголовной преступности, это случалось довольно редко. В 1657 году расследовалось изнасилование, приведшее к смерти жертвы, и судья Земского приказа отправил запрос в Стрелецкий приказ (отвечавший за полицейский надзор в столице), в котором просил проверить заявление обвиняемого о том, что погибшая при жизни была бита кнутом за проституцию. Стрелецкий приказ подтвердил его правоту. Судебные дела свидетельствуют, что и воеводы, и учреждения, выполнявшие полицейские функции в Москве, запрашивали в Разряде справки о назначениях служилых людей, обвиненных в преступлениях. В 1682 году в деле о бегстве дворовых людей воевода проверял крепости на холопство у их господина. Когда в июне 1692 года одна женщина подала просьбу о том, чтобы ее не принуждали отправляться в ссылку вместе с мужем, галицкий воевода отправил ее челобитную в Разрядный приказ, одобривший ее прошение^[319].

Судьи в Московском государстве держались мнения, что закон важнее записанного прецедента, как видно из решения Расправной палаты, отменившей в 1680 году приговор по делу, поскольку оно было решено «по примером, а не по Уложению». И все же судьи использовали прецедент. В памяти 1629 года в отношении крестьян, умертвивших своих господ и затем бежавших через западную границу, Разрядный приказ просил Разбойный приказ выписать известные случаи, указав, каково было наказание и судьба малолетних детей виновных. В приказе обнаружили примерно шесть подобных дел. В 1681 году приказам вменялось в обязанность составлять списки судебных дел, решенных без обращения к Соборному уложению и Новоуказным статьям 1669 года, если в них не содержалось необходимых для вынесения приговора статей. Такие дела могли предназначаться к использованию в качестве прецедентов. Так, в Лихвине в 1698 году истец просил, чтобы дело решили «по Улаженью, и по Новым статьям, и по примерам»^[320]. И все же самым важным источником для получения сведений в ходе розыска в России был допрос.