Читать книгу - "Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор"

Доверившись мне безраздельно, Король все чаще беседовал со мною о своей любовнице; он хорошо видел ее недостатки, однако все еще питал к ней неодолимую страсть. «Как она трогательна, когда плачет!» — говорил он. «Это правда», — отвечала я, не смея добавить, что маркиза всегда умела пуститься в слезы в нужный момент. «Вы не находите, что ее глаза сияют, как звезды, а смех завораживает?» Я и с этим соглашалась, — бесполезно объяснять слепому оттенки цветов. Сговорчивость моя делала наши беседы нескончаемыми. Фаворитка же, не зная, что служит их предметом и что мне приходится петь дифирамбы всем ее прелестям, с тревогой относилась к нашим длинным задушевным разговорам. «Ваши беседы с Королем подозрительно долги! — сказала она мне однажды. — Что это вы там преподаете ему, мадам латынь? геометрию?»

Внезапно ей пришло в голову выдать меня замуж. Она остановила свой выбор на герцоге де Виллар-Бранка. Сей господин, вдовевший не то второй, не то третий раз, был крайне уродлив и, вдобавок, горбат; к тому же, известен как человек бесчестный, без гроша в кармане и скверный муж. Когда я изложила все это маркизе, она яростно вскричала:

— Ну и что из этого! Зато вы будете герцогинею и получите «право табурета» у Королевы!

— Вот еще! — ответила я, смеясь. — Я прекрасно могу и постоять!

— Да опомнитесь же, бедная вы дурочка! Я сама дам вам приданое, а все прочие привилегии вы получите с замужеством. Это ли не счастье для какой-то вдовы Скаррона!

— Я не желала бы себе такого счастья, мадам. Я уже прошла через один брак и, поверьте, знаю, чего это стоит. С тех пор я решила более не выходить замуж, а если даже, по какой-нибудь замечательной причине, и переменю мнение, то уж, конечно, не для того, чтобы связать свою судьбу со столь отвратительной личностью.

Маркиза разбушевалась донельзя; она стала бурно упрекать Короля в тесной дружбе с «гордячкою», которая так скверно ей служит, словом, выставила меня перед монархом в самом смешном и нелепом свете, всеми силами добиваясь унизить в его глазах. При ее остром уме и влиянии на Короля ей нетрудно было добиться своего. Она пустила в ход весь свой талант интриганки, все свои чары, замучила любовника упреками и намеками и упросила его, ради любви к ней, держаться со мною елико возможно сурово.

Он подчинился и в течение нескольких недель не вел со мною бесед с глазу на глаз, прилюдно же выказывал мне примерную холодность. Но, поскольку госпоже де Монтеспан все было мало и она вновь и вновь принималась клеветать на меня, он однажды, сидя в ее комнате, воскликнул: «Довольно, сударыня; если госпожа Скаррон вам так неугодна, отчего вы ее не прогоните? Вы ведь хозяйка в своем доме! Стоит вам пожелать, и она сей же час удалится отсюда. Вы хорошо знаете, что я желаю лишь одного — угодить вам; итак, я не желаю более слышать о госпоже Скаррон!» Тотчас нашлись «друзья», которые передали мне эти слова, поздравив с королевской немилостью.

Я пришла в ужасное отчаяние и плакала все ночи напролет, терзаясь странными предчувствиями.

Внезапно, когда я менее всего ожидала этого, буря попреков и оскорблений улеглась. Госпожу де Монтеспан успокоило поведение Короля; кроме того, ей на самом деле вовсе не хотелось лишаться подруги и собеседницы, и она решила снова выказать мне свою привязанность. Милостиво поговорив со мною, она вручила от имени Короля 100 000 франков; этот их первый за прошедшие пять лет подарок, после стольких свидетельств ненависти и презрения, явился для меня самым неожиданным сюрпризом. Но две недели спустя она помешала продлению моего договора на откуп налогов. А через месяц отдала мне монополию на изготовление каминных решеток и труб, о которой я давно просила. Таким образом я, еще вчера не имевшая ни гроша, нежданно получала в руки богатство, а два дня спустя меня публично, на каждом углу предавали анафеме. Эта непрерывная смена благодеяний и поношений буквально сводила меня с ума, и я более, чем когда-либо, желала покончить с этой тягостной жизнью, а именно, решила, примирившись с фавориткою и Королем, уже в декабре месяце покинуть Двор.

Но именно тогда Король, доселе так холодно обходившийся со мною, вернул мне свое расположение.

Это происходило не вдруг: сначала он просто дарил меня то улыбкою, то словом. Затем все покатилось, как с горы: вновь нежные взгляды, беглые прикосновения и длинные, по часу и более, беседы, временами весьма двусмысленные. Как-то я упомянула в нашем разговоре о госпоже д'Эдикур, которую в глубине души так и не смогла забыть совершенно; я почитала ее скорее взбалмошною, чем злою, и надеялась, что она все же искренне привязана ко мне. Итак, решив покинуть Двор и потому не боясь очередной немилости, я осмелилась просить Короля помиловать злосчастную женщину, измученную своей опалою. «Я знаю ваше доброе сердце, сударыня, — отвечал он, — но сам никогда не забываю оскорблений, мне нанесенных. Однако, мне хочется одного — угодить вам; я постараюсь что-нибудь сделать». Два месяца назад он точно так же обещал госпоже де Монтеспан удалить меня от Двора, — вот и верьте после этого в постоянство мужчин!

Были и другие знаки внимания, которые, в глазах Двора, свидетельствовали о королевской милости; так, он дважды или трижды пригласил меня ужинать вместе с ним и его любовницею, а также приказывал сопровождать их на прогулках.

Кроме того, выказывал свои чувства и многозначительными жестами. Однажды, протягивая мне куклу, которую уронил один из детей, он задержал мою руку в своей; я отдернула ее достаточно быстро и ловко, показав, что я ничего не заметила. Неделю спустя, когда я сидела за вышиванием, он опять попытался взять меня за руку; на сей раз я машинально положила ее на колено, где он уже не осмелился искать ее. При этом Король достаточно владел собою, чтобы, как ни в чем не бывало, продолжать начатый разговор; я же отвечала ему вдвойне любезно, стараясь уничтожить впечатление неловкости, овладевшее нами обоими.

Мне стало ясно, что госпожа де Монтеспан своими бурными приступами ярости, несообразными с их предметом, и своими взбалмошными выходками обратила в желание чувства Короля, которые я предпочла бы называть дружескими. При таком положении вещей нужно было выбирать между бегством и уступкою. Я выбрала бегство — без колебаний, хотя и не без грусти. Я чувствовала, что этот великий, всемогущий Король был единственным мужчиною, которого я могла бы любить, не презирая себя за слабость. И, однако, слишком многое стояло меж нами — власть госпожи де Монтеспан, опасение стать на одну доску с какой-нибудь Дезейе, наконец, Королева и сознание греховности подобной страсти.

Обдумав все это, я сообщила Королю и фаворитке о своем решении внезапно, объяснив его тем, что после непрерывных пятилетних забот о детях чувствую себя усталой и больной и нуждаюсь хотя бы в кратковременном отдыхе. «Мы подумаем», — таков был ответ Короля. Три дня спустя он вновь выказал мне благодарность за мою службу. Призвав в свои покои герцога дю Мена и подробно расспросив, как тот живет, он объявил мальчику, что его ответы говорят о немалой рассудительности. «Это не должно удивлять вас, Сир, — возразил мой маленький принц, — ведь меня воспитала сама Рассудительность». — «Прекрасно, — отвечал Король, — передайте же вашей Рассудительности, что нынче вечером вы вручите ей от меня 100 000 франков вам на конфеты».