Читать книгу - "Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор"

Видя, что мне не удастся отговорить мадемуазель де Лавальер от ухода в монастырь, я стала уговаривать ее выбрать менее строгий орден, нежели кармелитский, с его суровыми канонами, и набросала довольно мрачную картину их жизни; для усиления эффекта я воскликнула, словно мне только что пришло это в голову: «Вот взгляните-ка на ваш златотканый наряд, — неужто вы сможете завтра сменить его на монашескую дерюгу?!» Она ответила с кроткой улыбкой: «Мадам, скажу вам одной и прошу никому не передавать моих слово: я уже много лет ношу под этими роскошными нарядами власяницу и каждую ночь снимаю с кровати тюфяк, чтобы спать на голых досках; к утру я кладу его на место, чтобы мои горничные ничего не заподозрили, — мне не хотелось бы прослыть оригиналкою. Судите же сами, трудно ли мне будет привыкнуть к жизни, коей вы меня пугаете?!» Я не нашлась с ответом и лишь молча глядела на сверкающую парчу и драгоценности, украшавшие это нежное молодое тело, с ужасом думая о скрытой под ними жесткой власянице. Еще долго после того меня мучила сердечная боль, делавшая мое пребывание в Турне невыносимым.

1 июня госпожа де Монтеспан, уже не скрываясь от Двора, родила девочку, которую опять-таки назвали Луизой-Франсуазой; три недели спустя я покинула крепость, увозя с собою нового младенца и радуясь этому предлогу, позволившему мне вернуться к прежней спокойной жизни в Вожираре и приласкать наконец моего горячо любимого принца.

По моем возвращении господин де Лувуа вполне откровенно заговорил со мною о скором признании детей. В угоду Королю генеральный прокурор, господин де Арле, пустил пробный шар, оформив признание шевалье де Лонгвиля — ребенка, родившегося от двойного адюльтера герцога де Лонгвиля и маршальши де Ла Ферте. В нарушение всех законов, это совершили без оглашения имени матери; таким образом, был создан прецедент, и теперь ожидалось, что мои маленькие принцы выйдут на свет божий еще до конца года, точно Минерва из древнего мифа, родившаяся от Юпитера без помощи матери[49]…

Я возобновила встречи с моим прежним кругом знакомых и каждый вечер ужинала у госпожи де Куланж, мадемуазель де Ланкло или у господина де Барийона. К полуночи я возвращалась в карете в мой великолепный вожирарский дом, вызывавший зависть всех моих друзей. Я очень любила эти осенние вечера с их веселыми, остроумными беседами; вдобавок я чувствовала себя здоровою и даже помолодевшею, ибо ничто так не отдаляет старость, как благосклонность судьбы; мне становилось все яснее, что участь моя в дальнейшем уже не будет такой печальною, как ранее. Я посвящала всю мою жизнь другим, не гналась за богатством, имела преданных друзей, исправно помогала бедным и во всем вела себя безупречно.

Эта спокойная, несуетная добродетель внушала почтение окружающим, вплоть до самых знатных особ. Однажды я приехала в Сен-Жермен с визитом к госпоже де Монтеспан; у нее собралось небольшое общество дам и кавалеров, здесь же был и Король. Несколько юных сумасбродов выдумали новую забаву — опрокидывать стулья дам, чтобы посмотреть на их нижние юбки. Король и его любовница не осуждали подобные выходки, а иногда и сами изобретали таковые, не более умные: наливали чернила в кропильницу, выплескивали суп из тарелки в лица обедающим, совали волосы в пирог, подаваемый госпоже де Тианж, сыпали соль в шоколад Королевы, словом, пускались на всякие дурацкие шутки, не приличествующие ни их возрасту, ни положению.

Вот и на сей раз это намерение — задрать юбки дамам привело в восторг госпожу де Монтеспан, и Король сам взялся за дело. Он одним махом опрокинул стул мадемуазель де Лавальер, которая при падении сильно ушибла плечо, затем стулья госпожи де Сен-Жеран, которая грациозно задрыгала ногами в воздухе, госпожи де Тианж, которая только и мечтала показать свои безупречные ножки, госпожи д'Юзес, графини де Суассон, маршальши де Ламот и даже одной старой обедневшей баронессы, у которой под платьем обнаружилась юбка, траченая молью и вызвавшая у фаворитки целый поток злобных насмешек.

Я сидела чуть поодаль, сообразуясь с давней привычкою не мозолить глаза знатным персонам; Король подошел ко мне в последнюю очередь. Я смотрела ему прямо в глаза — не строго, но и без всякого намека на поощрение. Он выдержал этот взгляд, и в его собственном блеснул вызов. Я было приготовилась продемонстрировать обществу мои, довольно красивые кружева белья, но Король, уже схватившийся за стул, внезапно отпустил его и сказал вполголоса: «Нет, решительно, эту я тронуть не смею!» Воспоследовала долгая пауза, которую один из придворных счел своим долгом нарушить словами: «Вы правы, Ваше Величество! Если бы мне пришлось выбирать, кого ущипнуть за ляжку — мадам Скаррон или Королеву, — я не задумываясь ущипнул бы Королеву». Госпожа де Монтеспан прыснула, но Король сухо отрезал: «Мне кажется, вы забываетесь, сударь!» и вышел из комнаты по-королевски величаво, словно бы и не школьничал минуту назад.

Я никак не могла уразуметь, чему больше обязана в этом странном происшествии — благоволению или, напротив, немилости. Через некоторое время мне представился еще один повод к раздумьям. Госпожа де Монтеспан завела со мною беседу о моем брате, который покинул Амсфорт ради управления Эльбургом; теперь ему обещали отдать под начало еще и Бельфор. Вдруг Король, обратись ко мне, сказал. «Мадам, я удивлен тем, как ваш брат относится к своей службе. Мне кажется, он больше занят своими собственными интересами, нежели моими; мне докладывали, что он бессовестно грабит тех, кем управляет, вместо того, чтобы укреплять вверенные ему города; но, похоже, он и этим не ограничивается, извлекая многие другие выгоды из своего положения и издеваясь над нашими новыми подданными. Знайте, мадам, что я нахожу это бесчестным; такого поведения я не стерпел бы ни от кого другого!» Трудно вообразить, как огорчила меня эта речь; я уже и так знала от господина де Лувуа, что брат не всегда ведет себя как истинный дворянин, однако, все мои письма к нему с мольбами не заниматься вымогательством, не преследовать местных гугенотов, не пускаться в сомнительные денежные аферы оставались без ответа; публичный упрек Короля поверг меня в стыд и смущение.

Однако, придя в себя, я задумалась о странности последней его фразы; мне чудился в ней какой-то двойной смысл: во имя чего он соглашался спускать моему брату то, чего не простил бы никому другому? Скрытое значение этих слов сильно озадачило меня; в конце концов я решила, что Король нашел весьма галантную форму для своего выговора и что, вопреки видимости, я все-таки не попала в немилость; на этом я и завершила свои изыскания, побоявшись слишком увлечься.

20 декабря 1673 года Парламент утвердил акты о признании Луи-Огюста, Луи-Сезара и Луизы-Франсуазы, коим были присвоены титулы герцога дю Мена, графа Вексенского и Мадемуазель де Нант. В этих документах Король публично признавал «любовь, которую природа внушила ему к его детям, а также другие причины, в значительной мере способствующие усилению сего чувства».

В конце того же месяца господин де Лувуа передал мне приказ покинуть Вожирар и переехать, вместе с тремя принцами, в Сен-Жермен; Король хотел, чтобы его дети жили при нем, а я при них. Во дворце мне были отведены особые покои.